Автор: Ира Н. Название: «Пятна света на мокрых лицах». Жанр: real person slash. Пейринг: Глеб/Костя, наверное, но это только образы. Размер: мини. Дисклеймер: Если кто-то вдруг отыскал здесь совпадения с реальными лицами и событиями – шуруйте пить боржоми и лечиться от паранойи. Я люблю вас. Комментарии: Нелепая хуйня. Попытка передать состояние, сюжет нулевой. Но мне нравится почему-то. Музыка: ПТВП – Обычный день.
«Серый от грязи лёд – это обычный цвет, Он никогда не врёт. Это ни да, ни нет, Это ни явь, ни сон. Это ни ты, ни он. Это ни свет, ни тень – это обычный день».
Мир трансформируется. Я не могу ничего с собой поделать – окружающие краски меняют цвета, метаморфоза ломает причудливо линии, голоса сидящих рядом людей искажаются то до тончайшего писка, то, наоборот, то гудящих, глухих басов. Я сижу, спрятав лицо в руках и оперевшись локтями о колени. Меня бьёт крупная дрожь, в голове пульсирует напополам с исступленной, иссушающей болью одна-единственная мысль: держаться, держаться, держаться до последнего.
И закрадывается вместе с тем сомнение – а зачем? Ради кого? Ради светлого будущего, ради надежды? Да какая к черту надежда. Жалкое подобие на личность. Всю жизнь я мечтал лишь об одном – свернуться в комочек, навсегда спрятаться в своём собственном шкафу, о котором, кстати, пел когда-то и ты. Значит, понимал. Значит… а, черт!
Тело ломает болезненная судорога. Я, не успев удержаться, падаю на пол, упершись коленями в чей-то грязный, сырой след. Людей в вагоне немного, и все они разом оборачиваются на меня с одинаковыми гримасами, застывшими на одинаковых, одноразовых, словно штамповых лицах – со смесью неодобрения, «снисходительности сверху» и неконтролируемого любопытства. «Наркоман, алкоголик? Вот молодежь пошла!»- мысленно озвучиваю я про себя их невысказанные слова. Поднимаюсь с колен, с трудом сажусь на своё место, в упор смотрю на не отводящего от меня любопытного, тупого взгляда мужчины. Мягко спрашиваю: -Проблемы? Ответа не следует. Мужчина уводит взгляд в сторону, атмосфера разряжается, рассеивается в спертом воздухе. Я буквально кожей чувствую, как стирается, списывается из сознания невольных моих попутчиков информация – память. Оно, наверное, и к лучшему. Неожиданно становится противно. Это омерзение к самому себе словно просачивается через мельчайшие поры в виде липкого, отвратительного пота, отдается дрожью в кончиках пальцев, даже боль, кажется, заглушает.
Как же низко ты опустился, Бекрев… Ой, дурак. А ведь сам так захотел. Что тебе, по сути, было нужно? Забытье? Умение форматировать собственное сознание, уничтожать, безжалостно вычеркивать из памяти обрывки воспоминаний? И вот, вычеркнул. А теперь мечтаешь сдохнуть. Нет, буде откровенны, сдохнуть ты хотел и раньше, с тех самых пор, как всё это понеслось, закрутилось безудержным вихрем взглядов, оброненных небрежно фраз, ощущений. Сейчас это лишь обострилось.
И кто сказал тебе, идиоту, что наркотики – выход?
А ведь это только вторая твоя доза. Пока еще – вторая. А всё потому, что в первый раз всё было совсем иначе. На секунду ты поверил в то, что умеешь летать. Восхитительное чувство невесомости, оно кружило каждую клеточку утомленного тела и, что самое главное, дарило тебе иллюзорное, надуманное ощущение безразличия ко всему, не касающегося этого полёта.
Нет, ты не виноват. Нет ничего удивительного в том, что, когда воспоминания нахлынули, с головой окатили тебя всё новыми и новыми удушающими волнами, в первую очередь ты позаботился о том, чтобы новую дозу тебе доставили немедленно. Хорошо, что хоть мозгов хватило не употреблять её сразу. Тогда это действительно казалось тебе выходом.
-Молодой человек, вам плохо?- тихий, чуть встревоженный голос раздается у самого уха, вырывает мелодичным своим звучанием из опротивевших размышлений. Не сразу понимаю, к кому он обращен. -Вы… вы у меня спрашиваете?- удивляюсь безразлично, как-то со стороны, собственному хриплому голосу. -Да. Вы бледный совсем и… плачете. Вам плохо? Может быть, нужна помощь? Я могла бы…
Кто плачет, я? Подношу руку к глазам, тыльной стороной ладони провожу по дрожащим векам. Влажно. Действительно, плачу.
-Нет, всё в порядке,- с трудом нахожу в себе силы улыбнуться приветливой незнакомке. Улыбка получается скучная и совсем неискренняя,- не стоит беспокоиться.
Поезд замедляет ход, в запыленном окне вагона искрой отблескивает свет. Вскакиваю, пошатнувшись, на ноги. -Моя станция. Спасибо, что проявили участие. До свидания.
Станция, конечно же, не моя. Но я уже не помню, куда собирался ехать – так почему бы не сойти прямо здесь? Со спины чувствую на себе сочувствующий взгляд. Нет, продолжения разговора с очередной спасительницей человечества я бы не выдержал. До свидания, милочка.
Меня потихоньку отпускает. Приход не заладился с самого начала, но это следует принимать как исходное и, следовательно, неизбежное. Я знал, на что шел. Проблема только в одном – я и не думал, что физическая боль не может одним своим существом заглушить боль моральную.
Однако я опять допускаю ошибки. Моя боль болью не является. Сейчас внутри пусто, пусто окончательно, неизбежно, иссушающе. А пустота болеть не может. Она высасывает чувства, поглощает жадно, ненасытно любую эмоцию, пожирает тебя изнутри. Медленно и извращенно.
Но что-то я совсем раскис.
На свежий воздух выхожу с едва ощутимым удовольствием, делаю глубокий вдох. Ноют отчего-то лёгкие, колкий ледяной воздух далекой отдачей слышится в мышцах, но мне уже не так плохо. В голове приглушенным эхом звучат голоса. Где-то под ухом надрывается в истеричном порыве дорогая иномарка, сигнализация заглушает на секунду голоса, и я прислушиваюсь к ним внимательней. Ведь это – тоже воспоминания. Сохранять, восстанавливать их в памяти больно нестерпимо, но мне это нужно. Эти воспоминания действительно мне важны.
«-Глеб, а ты боишься чего-нибудь? Взгляд, его взгляд. Лениво скользит по моему лицу, останавливается почему-то на линии губ. Дыхание замирает и сбивается со слаженного ритма, я, задохнувшись на секунду, судорожно принимаюсь хватать ртом воздух, и он, явно заметивший столь резкий переход, едва заметно улыбается. -Боюсь остаться непонятым. Боюсь не донести мысль. Боюсь однажды на концерте встретить толпу, глядящую на меня бездушными, отупевшими глазами, утратившими прежнюю чуткость. Не знаю. Это, наверное, издержки популярности, или я зазвездился окончательно. А ты… -А я боюсь трещины,- шепчу чуть слышно, не могу отвести от него взгляда,- трещины, внутри которой – пустота. Когда-нибудь она накроет меня с головой, будет переполнять изнутри. А я всё буду падать в эту бездну, теряя ощущения времени и пространства, и не закончу своё падение никогда. Он внимательно смотрит на меня сверху вниз, улыбка испаряется с его губ. Мне так хочется потянуться, накрыть своим ртом эти пропахшие табачным дымом губы, но я не решаюсь. Не тот момент. -Тогда, значит, я поймаю тебя за руку и вытащу обратно. -Нет,- качаю отрицательно головой,- тебя там не будет».
Ну что же, я не ошибся тогда. В тот момент, когда ты был мне так нужен, тебя вдруг не оказалось. Хотя нуждался я в тебе беспрестанно, круглосуточно, страшно, и потому таких особенных моментов выделить не могу. Это всего лишь манерность. Гипертрофированность, драматизация – называй как хочешь.
Я просто не был голов к твоему уходу. Я не виноват, что всё так вышло. Ты и сам говорил мне, что я здесь не при чем. Но всё-таки прости меня.
Сырой, влажный снег валит так густо, что, кажется, впереди меня и не пространство вовсе, а полупрозрачная, искажающая силуэты ткань, натянутая небрежно между небом и покрытым слякотной, холодной грязью асфальтом. По щеке течет что-то тонкое и холодное. Возможно, просто снежинка, растаявшая на горячей коже. Мне хочется в это верить. Хочется создавать иллюзию нормальности. Смотрите, вот он я, и у меня всё превосходно! Верите? Зря.
Я иду сквозь застывший, дрожащий едва заметными колебаниями воздух. Начало марта слишком напоминает середину января, разве что более теплую, южную какую-то, с претензией на ласку. Но этот холодный снег, тающий на пропитанных слякотью трещинах асфальта, мне противен.
Куда иду – не знаю. Зачем – тоже. Кажется, когда я выходил из дома, у меня была какая-то цель. И я даже чувствовал себя счастливым. Вновь ожившим. Сейчас мне почему-то наплевать на эти крайности. В любом случае, я ничего уже не помню. Возможно, это мне просто приснилось.
«-Значит, ты действительно уходишь? -Да. Так надо. Пойми, мне ведь тоже сложно, сейчас… -Я что-то сделал не так?- почему-то не верю, что это происходит на самом деле, и мне не страшно. Только в глубине сознания тонкой пульсирующей нитью наступает медленное, неотвратимое понимание: это реально. Всё – правда. -Нет, Костя, нет!- мне хочется, чтобы он подошел ближе, обхватил ладонями моё лицо, прижал к себе, но он стоит на своём месте, в дальнем углу комнаты, и смотрит куда-то в одну точку на голой стене,- Всё дело во мне. Ты не должен винить себя.
Чувствую, что тебе больно. -Мне, наверное, лучше сейчас уйти? -Да.
Вдруг пронзает тонкой электрической иглой мысль: это всё было и навсегда останется правдой. Мы бессильны».
Сколько прошло с тех пор дней? Это становится отчего-то очень важным, и я принимаюсь судорожно напрягать память, но она, утомленная постоянными приемами, нервами и срывами выдает мне нелепую окружность возле дня рождения Вадима. Мысль уходит из под ног вместе с серым асфальтом, и я хватаюсь за заклеенный оборванными объявлениями фонарный столб, стараясь не упасть.
Да, кажется, мы тогда действительно возвращались с его дня рождения. Я не хотел идти, а Глеб просил, говорил, что для него это важно, и я согласился. Я вообще никогда не мог ему отказать. Больше не помню ничего.
Достаю сотовый телефон, хочу посмотреть в органайзере дату рождения Самойлова-старшего, но черный экранчик решительно отказывается загораться ярким электронным светом – кажется, телефон выключен. Нажимаю на кнопку загрузки, жду полной закачки информации на небольшой, почти игрушечный с виду автоматик.
Я стою под красивым, покрытым витыми узорами фонарём и наблюдаю за бликами на тёмной, влажной земле. Редкие прохожие кажутся какими-то совсем неземными существами, прорвавшимися сквозь непроницаемую с виду завесу тёплого снега и льда. Пятна света покрывают волнующими переплетениями их мокрые лица, и мне кажется, будто все они плачут, плачут искренно и безудержно вместе со мной.
Перевожу уставший взгляд на снова работающий экран. «11 пропущенных – Глеб, посл. 2 мин. назад».
Выпрямляюсь резко, зажмуриваю глаза, снова открываю их и вдруг ловлю губами играющее на моём лице пятно света. Впервые за много дней лицо озаряется улыбкой. Счастливой улыбкой. Я всё вспомнил. Поворачиваюсь вокруг своей оси и целенаправленно направляюсь к остановке, где судорожно тошнит очередной порцией спрессованных в единую массу людей маршрутку. На полпути вдруг замираю и снова улыбаюсь собственным мыслям. А ведь на такси будет быстрее.
А мне следует поторопиться. Меня ждут.
... «Жизнь – это кайф, видно едва, что будет дальше… Счетом «раз-два» откроются двери».