Название: Broken fairytale. Пейринг: Вадим/Глеб Дисклеймер: Я псих, у меня справка есть, мне всё можно. Рейтинг: Чёрт его знает. R, наверное. Размер: немного затянутое мини Коммент: POV Глеба. Мыслей много, толку мало. Под впечатлением от всего периода Матрикс.
Вот стоишь ты там, почти ничерта не видишь из-за освещения, улыбаешься всем и никому, и думаешь при этом - как я вас всех люблю. Люблю. Единственное, что реально люблю. Не из-за денег, не-а, это слишком просто и слишком пошло. Просто есть в концертах некое таинство. Стоишь и разговариваешь о чём-то совсем личном с живым человеческим морем. Эксгибиционизм чистой воды. Даже ещё интереснее. Когда ты просто рядовой районный извращенец дядя Вася - ты выворачиваешь на всеобщее обозрение всего лишь содержимое ширинки. А я вот душу выворачиваю. А там - пиздец полный. И дофига народа считает меня шутом гороховым. Кому-то это нравится, кому-то - нет. А мне... Мне с некоторых пор надоело думать о том, что кому нравится. Хотя всё равно думаю. Вот это не расскажу, вот это не покажу, вот это не спою... Не поймут, не примут, не оценят, не станут слушать. Шлите меня в жопу, если я скажу, что мне похуй на критику. Что это нормально, что это полезно, что это заставляет о чём-то там задуматься и, типа, поработать над собой. Шлите в жопу всех, кто так говорит. Это самая великая ложь в мире. Творческие люди очень ранимые. И творческие люди нихуя не могут работать над собой по той простой причине, что любая "работа" уничтожает напрочь душу творчества. Оно будет правильным, выверенным... но мёртвым. Или будет наивным, неровным, изуродованным, каким угодно - но ЖИВЫМ, мать его! Живым и пульсирующим. Вот я так думаю. Мне совсем не хочется плодить графоманскую дохлятину, этим и так дофига народа занимается. А критика... Она либо становится привычной, и воспринимается как неизбежное зло, на которое, в общем-то, и насрать, либо вызывает привыкание. Ах, вам не нравится? Ах, вас раздражает? Ах, я псих и извращенец? Ну да-ааааааа. Да. А что? Вы ещё не знаете, НАСКОЛЬКО я псих. Показать, а? И показываешь. И чем больше негативных отзывов, тем больше тех, кто продаст мне душу за мои нелицеприятные откровения. Потому что я же не один такой, да? Просто вот мне смелости хватает на то, чтобы выплёвывать в эфир такие вещи.
А вообще говоря, безумно грустно, что практически никто не постигает. Я иногда ложусь спать, и представляю, что вот где-то живёт человек, слушает мои CD, и не говорит никому никогда, что вот Самойлов - это, ну, прикольно там. Не говорит и не думает про "прикольно". А вот так же извивается и водку глушит, как я. Я от таких мыслей хорошо засыпаю.
Потому что у каждого человека должна быть сказка. Пусть даже в стиле Бёртона сказка, мрачненькая такая, в чём-то некрофильская, может быть. Но должна.
Моя сказка начиналась давно. Складывалась из множества затейливых кирпичиков. В семь лет, например, появился мёртвый котёнок. Я его задушил, потому что это было легко. Потому, что мог. И он остался со мной навсегда, как отнятая мною жизнь, как первое отрицание собственной несвободы. Вот есть я, и есть мёртвый котёнок - и ничего. И никто мне ничего не сделал, не наказал. Только вот котёнок снился каждую ночь. А позже и наяву приходил, тёрся об ноги, в глаза заглядывал. Я его боялся. Я его до сих пор боюсь, но это страх из серии вдохновляющих. Кому-то чёртики, кому-то - мёртвые котики, собственноручно задушенные. Из сказки нельзя убирать персонажей. И нельзя мешать эльфов с колобками. Должен быть стиль. Стиль вышел мрачно-психоделичный, бэд-триповый. С этим стилем и с этим котёнком в наличии вырулить на что-то однозначно доброе и светлое было бы слишком нелогично. Я вырулил в яркие сумрачные картинки. И в желание переломать всё, что можно, тем, кто ходил рядом, и нарушал атмосферу. А они её, конечно, нарушали - почти все. Кроме Вадима - он всегда был нейтрален, и ничего негативного, сверх обычной детской братской неприязни не вызывал. И с людьми лучше сходился. Я же вечно на неприятности нарывался, потому, что не понимал, чем они дышат. И завидовал безумно, потому что видел иллюзию взаимопонимания между ними. Но тогда я не знал, что это иллюзия, и злился. Мне хотелось, чтобы со мной тоже кто-то был. Кто-то, кто не считал бы меня сумасшедшим, и захотел поверить именно в мою сказку.
Вообще, шесть лет - это огромная разница в возрасте. Вадька меня не воспринимал, как человека, очень долгое время. Дитё мелкое - оно и есть дитё мелкое. Естественно, меня это неимоверно злило. Меня злило даже то, что он за шиворот вытаскивал меня из драк. Я жил в своём мире, где я был царём и богом, а мир реальный ломал меня и пытался подчинить. Ему вменялось в обязанность следить за мной, и это тоже раздражало. Я сам в состоянии за собой последить, я же вообще охуенное существо, уникальное и неповторимое. Да, вот как-то так думал. Но если большинство окружающих я вообще не считал за людей, то его я всё-таки воспринимал. У меня прямо-таки мания была стать лучше, чем он. Поэтому и началась музыка. Стихи попёрли сами, как трава по весне. Я сам ужасался-восхищался тому, какими они получались, и писал снова, снова, снова - чтобы оно было, чтобы перечитывать, и понимать, что это вот я написал. А Вадька так не умеет. Грело, конечно.
Сказки умирают, когда их не слушают и не рассказывают. Мне некому было рассказать. Из-за чего меня постоянно влекло в саморазрушение. Когда-то, впервые поймав меня обдолбанным, он врезал мне. А потом спросил, как оно. С искренним любопытством. "Попробуй" - на манер змея-искусителя прошептал я тогда. Наверное, в этот момент он и принял меня почти как равного. Если честно, я был несколько шокирован, когда понял, что ему нравится моя сказка. Нет, он её, конечно, никогда не понимал до конца. Его собственная была куда светлее и спокойнее. Но она была всё же в родстве с моей. Мою он просто принял как данность. И в чём-то восхищался ею.
Я не знаю, как это вообще происходило. Механики никогда не понимал. Просто пребывал в своём перманентном состоянии борьбы с миром и своей неуместностью в нём. Пару раз в месяц пытался выйти из окна, дознуться, вскрыть вены или напиться до остановки сердца, но меня вечно что-то спасало. Страха смерти у меня лично не было никогда, так что сам я никогда не останавливался. Понятия не имею, почему так долго уже живу, при этом постоянно желая умереть - вот сколько себя помню. Исход из этого мира один - и он вот такой, пугающе-красивый, но... У него один существенный недостаток. Никто не знает, что дальше. А мне дико хочется, чтобы дальше что-нибудь было, причём что-нибудь более приятное, чем пребывание здесь. Искренне и до конца я никогда не верил в то, что там хоть что-то есть. В этом проблема. В этом причина тому, что я ему звонил и рассказывал, что вот в данный момент времени как раз собираюсь покидать этот бренный мир, и звоню попрощаться.
Мне сроду больше некому было звонить. Пробовал пару раз другим людям - посылали. Ну, правильно, эпатажным рокерам положено так себя вести. И умирать рано положено. Желательно, покончив с собой. Ещё одна сказка, гламурная история с привкусом кокаина и крови - сказка о том, как умирают рокеры. Застрелившийся Кобейн, дознувшийся Моррисон, Вишез, с романтичной историей про девицу Нэнси. Их много. Я не без удовольствия думаю о том, что мне суждено стать следующим.
А вот ему это не нравилось никогда. Он думал, что дело в алкоголе или допинге, и пытался упихнуть меня лечиться. Потом понял, что алкоголем я как раз и лечусь, а сама болезнь куда глубже. И пошёл на сближение. Мы подолгу торчали вдвоём, иногда напиваясь, и помногу разговаривая о личных переживаниях. Конечно, говорил, в основном, я. Он слушал, кивал, говорил, что понимает - и я ему почему-то верил. Там было такое, во что я захотел поверить.
Мы валялись на диване, я курил подряд уже пятую сигарету. Завтыкал в дым, а они слишком быстро кончались. И вдруг мне пришла в голову идиотская мысль, которую я немедленно озвучил, ехидно посмеиваясь.
"Вот если бы ты не был моим братом, я бы на тебе женился".
Мне это пришло, потому что с ним было хорошо. С ним не было гнетущего ощущения чужой ревности, злости и обиды. Он на меня не злился, и уж точно не ревновал. Какие-никакие общие интересы находились, и темы для разговоров. А с женой такого не было. Она злилась. За депрессии, за алкоголь, за моё постоянное отсутствие, за то, что я никогда не повзрослею. Она и ушла вскоре, прихватив ребёнка, а я этого даже не заметил. Мне давно было плевать на неё, а иллюзия того, что сын меня любит и понимает таким, как есть, быстро прошла. Моложе не становлюсь, наивнее тоже.
Потом была Анька. Вот уж понятия не имею, зачем я на ней женился. Но это такой странный момент - вроде бы человек приятен, вроде тебя по минимуму понимает... А ты привык, что тебя не понимает никто и от слова "никак". И тянешься. А потом оказывается, что просто у тебя фантазия богатая. И понимание ты человеку приписал.
Мне Вадик на эту тему сказал, что я сам виноват - выбираю малолеток. Я, совершенно искренне растерявшись, ответил, что они совершеннолетние - чисто по привычке спорить, но мысль понял. Какого хера может понадобиться девушке, которой чуть за двадцать, такой, как я? Может, статус, может - деньги, может - секс, чем чёрт не шутит, но никак не моя тонкая душевная организация. И ровесницы не поймут. Ни меня, ни моего образа жизни, ни моей души, которой навсегда пятнадцать. И куда меня деть такого неправильного? Одиночество заебало. Любовь заебала. Дружба заебала. Даже секс заебал, честно. До тошноты.
- Вад, пошли на крышу, а? - Ты прыгать опять? - вот ведь параноик. - Не-а. Просто постоять. Там хорошо так.
Он пожал плечами и пошёл со мной. Я на крышах становлюсь блаженным идиотом, вот. Раскидываю руки в стороны и начинаю носиться кругами. Ветер в ушах свистит и ощущение такое, что вот-вот взлетишь. Правда, голова быстро закружилась. Я улёгся на эту самую крышу, не заботясь о том, что она далеко не стерильная, и похлопал рядом с собой ладонью, приглашая его последовать моему примеру. Он улёгся рядом, закинув руки за голову, и сообщил, с некоторым укором, что тут очень грязно.
- Плевать. Целоваться хочется, блин. - С чего бы? - Ну так. Я вообще люблю целоваться. Без подтекстов. Особенно, на крышах. Оттуда и пристрастие к малолеткам - ну какая баба в тридцатник с большим хвостом полезет со мной на крышу целоваться? - Я тебя старше на шесть лет, но полез же, - он пожал плечами. - Предлагаешь мне с тобой целоваться? А хотя... - я дёрнулся в его сторону.
Он увернулся, и мы минут пять возились в шутливой потасовке, пока я пытался его удержать в нужном положении и поцеловать-таки. Из чистого хулиганства. Крыша подействовала, она давала ощущение детства и немного - вседозволенности... получилось. Запах табака и щетина, его огромные руки на моей спине, которые вдруг перестали пытаться меня скинуть - я завис, и не остановился вовремя. Было горячо и странно, как-то совсем антисексуально и в тоже время возбуждающе. А потом останавливаться стало уже неудобно, тем более - этому ни один из нас не сопротивлялся. Я съехал губами на его горло, царапаясь об щетину, но не прекращая своего занятия.
- Если так хочешь... продолжать... это чёрт знает ш-шт... не здесь, короче. - В квартиру? - я посмотрел на него, и увидел в его глазах собственный совершенно безумный взгляд. Он кивнул. Я с трудом поднялся, и, шатаясь, побрёл к лестнице; перед глазами всё расплывалось.
Захлопнув за собой дверь, мы немедленно взялись за новый поцелуй - как подростки, нашедшие укромный угол - быстро, резко, судорожно. В принципе более худой и мелкий, я приволок его в комнату, не разрывая поцелуя, и так же опрокинул на диван. Мне не сопротивлялись. Только один раз он прервался, посмотрел мне в глаза, и спросил:
- Ты хорошо подумал? - Вообще не думал. Заткнись.
Он замолчал. Я целовал его губы и пытался наставить на шее засосов, попутно раздевая нас обоих. Мне было хорошо уже так. Он не был очередной юной барышней, непременно желавшей мне доказать, что она уже взрослая и умеет высококлассно трахаться - и это было самым приятным. Он просто наслаждался процессом, и никуда не торопился. В кои-то веки было нежно и горячо, а не жёстко, профессионально и безлично. Я его хотел искренне, а не потому, что надо было демонстрировать свои постельные таланты. Он не был мне безразличен. И я двинулся исследовать его тело, целуя, кусая и вылизывая всё, что попадалось на глаза. Вадим по-кошачьи урчал, и прогибался - очень забавно, если учесть его габариты. Я хихикал, теряя контроль и желая продолжать поцелуи-укусы бесконечно - или, хотя бы, пока меня не начнут просить сделать что-то ещё, причём чётко и в подробностях. Я был совершенно уверен, что он попросит. Но не сейчас, не сразу, не так быстро.
Замирая от собственной наглости, я опустил руку вниз, поглаживая чувствительные вмятинки на внутренней поверхности его бёдер, и чувствуя запястьем вздрагивающий член. Ничего более странного в жизни не делал, но сам факт оказывал-таки возбуждающее воздейсвие. Пузырьки в крови, восторг ребёнка, добравшегося до родительского порножурнала - непонятно, запретно, страшно, но любопы-ытно.
- Глеб, щекотно, бля... - со смехом прошептал он, и рукой взъерошил мне волосы. Идиотский жест, который умилил до крайности.
- Не похоже, что ты возражаешь.
- Ага. А мы грёбаные извращенцы, ты в курсе?
- Не мы, а я. Потому что раньше не додумался.
- Кто ж его знал.
Без уточнений. Я фыркнул, и резко сполз вниз. В голову взбрела крайне забавная мысль. Я вот вообще тащусь от сочетания - чужой язык плюс моя задница. Заинтересовала его реакция. Извернулся, закинул его ноги себе на плечи, чуть не погиб под их весом, но таки устроился поудобнее, поднял глаза, ухмыльнулся, облизнулся, и двинулся вылизывать.
- Ур-р, что... ты... творишь... так... нельзя же, в самом деле, я... так... бляяяя...
Неужели, мне первому в голову пришло? Или просто предпочтения похожи?
Это тяжело делать долго, особенно, когда привык к современным девушкам, с их манией избавляться ото всей шерсти на теле. Никогда их не понимал, но вот привычка начинала сказываться. Но прекращать не хотелось, потому что он болтал всякую бессвязную хренотень, и находился в полнейшей экзальтации - искренне так, захватывающе. Он сам попросил перестать.
- Мн-не... хватит, я... Иди сюда... чудо ты ебанутое...
- Обласкал, конечно, - смеюсь, и заползаю обратно на него.
Он неожиданно резко меня обнял, и подмял под себя, лицом вниз.
- Не тяжело?
- Не-а. Внезапно.
Жутко странное беспомощное ощущение. Он втиснул руку под меня, сжал пальцами основание моего члена, и мне расхотелось двигаться.
- Ты понимаешь, на что сейчас нарвался?
- Ммм... не знаю? Я хочу, чтобы на всё.
- Даже если так? - резкое движение бёдрами, и в мою задницу упёрся его член. Тело свело судорогой предвкушения непонятно чего. Но чего-то, на что я точно согласен.
- Дава-ай. Давай.
Было больно. Но боль... Всё, что нас не убивает - это, дети, вечный кайф. Равновесие кайфа и боли cтремительно нарушалось в сторону кайфа. Плыть....
Я подумал, что Христа насиловали, прежде чем распять. А потом я умер. И заново понял смысл секса, кайф секса, другую сторону. Сверху, хрипло задыхаясь, кончал Вад, но это было уже в иной реальности. Меня там не было.
***
Отрицание равняется подтверждению. И разрушение равняется созиданию. В сущности это всё совершенно одно и то же. Ненависть к искусству порождает антиискусство, которое тоже искусство, в конечном счёте. И все до единого видят _прекрасное_. Разница лишь в поверхностном. В обрамлении. В упаковочке и бантике на ней. Я вот люблю всё аморальное и противоестественное. И всех, кто идёт против режима, всех, кого запрещают, всё, что считают скандальным, негативным, неуместным. И я - есть искусство, в том воплощении, которое неприятно. На которое смотреть только из-под ладони, в щели между пальцами - морщиться и плеваться, но всё равно смотреть. Или нет. Или чувствовать кайф, как у того, кто дрочит на вывернутые кишки и блевотину. Такие тоже есть. Всё есть. И всё уместно, всё правильно и хорошо, пока неправильно и нестандартно. Если придёт государство с маниакальным психопатом во главе себя и пропаганда для толпы будет вестись в сторону расцвета всего, что сейчас искореняется - такие, как я, будут искусством радости, счастья и свиноматочного размножения. Фишка-то в отрицании ради отрицания. В противопоставлении себя большинству - ради самого процесса и только. Потому, что процесс приятен. А так - я ведь понимаю мозгом абсолютно любую отдельно взятую философию и систему ценностей. Да и попритворяться на то, чтобы принять это самую рандомную философию, я могу легко. Как было с православием. Даже сам поверю, что проникся. Даже поношусь с этим, как квочка с яйцом, ради интереса впаривая всем подворачивающимся индивидам. А через месяц или два (или три, или год) мне это надоест, и я забью, зарывшись обратно с головой в свои рефлексии и в кишки. Кишки моральные, конечно же. Физические - они неинтересные и долго их изучать невозможно. К тому же, постоянно придётся что-то жрать, ибо физические кишки возбуждают аппетит.
Он верил мне. Я - ему. Но сказки кончились, и кончились давно. Остались какие-то вспышки кайфа, жажда чистоты, и всепоглощающее отчаяние. Я сбежал не затем, чтобы освободиться, хотя и за этим тоже. Я сбежал, чтобы освободить его от своей сломавшейся напрочь души. Я снова нашёл малолетнюю девицу с пунктиком восхищения мной, и снова возненавидел секс до потери эрекции. Я ничего другого просто не достоин и ни во что уже не верю. Я не имею права насильственно, с криками и кровью прерывать ещё и его сказку.
Я всегда жил на грани самоубийства, но никогда не подходил так близко. Меня сейчас спасает только моё циничное хулиганство. И алкоголь. Но больше всего - концерты. Я люблю их, люблю за то, что пришли и остались со мной, даже с таким мной, который мне самому противен. Я и ненавижу их больше жизни. Я их презираю. И снова засыпаю с мыслью, что среди них есть те, кто понимает меня так же, как когда-то понял он.