Автор: Лунни Лост
Название: Зеркало.
Категория: слэш
Жанр: romance (наверное)
Пейринг: Глеб/Костя, Глеб/Снейк, Валера/Глеб, Никонов/Глеб + Вадим/Глеб в воспоминаниях
Рейтинг: Да вроде НЦ, хотя автор не уверен %)
Размер: Миди, кажется.
Дисклеймер: Мои только рефлексии, ни на что не претендую, ничего не знаю.
Комментарии: Обоснуй ушёл за сигаретами, и заблудился по дороге. По мнению автора - полнейший бред. Повествование малосвязное, ибо писалось довольно долго и в разных настроениях.
Статус: Закончен
Музыка: Эдипов Комплекс - All That I Can See (почему-то О_о)
Я брожу по квартире в простыне на голое тело. Она обёрнута со спины на грудь и крест-накрест связана на шее за углы. Не знаю, наверное, это был закос под древнегреческих богов, или что-то в этом роде - внезапный порыв. Но ощущаю я себя скорее пациентом из одиночного бокса в психбольнице. В этой квартире белые стены, и лекарственный привкус в воздухе почти ощутим. Хотя, на самом деле, это спирт. Точнее, водка, пролитая на пол. Так бывает - ты слоняешься с бутылкой по комнате, ставишь её на пол в произвольном месте, потом забываешь о ней, и опрокидываешь, случайно задев ногой.
"Иди. Ты. Нахуй!"
Если вы не отражаетесь в зеркале, следует в течение нескольких минут громко и чётко посылать зеркало НАХУЙ. Правда, помогает.
Отражение моргнуло, и вернулось в исходную позицию. Я обозрел собственную физиономию, и почти пожалел, что вернул зеркалу способность её отображать.
Но если там снова будет отражаться он, я просто не выдержу.
Я нашёл мобильник и набрал номер Костика. Не хочу его видеть, не хочу, чтобы он приходил, не хочу, чтобы он вообще в этом мире существовал.
- Ты можешь приехать сейчас?
- Да-да, конечно. Я сейчас, полчаса, подождёшь?
- Подожду.
Вот и всё. Сейчас он приедет, обнимет, и мы будем лежать рядом. А потом он будет пытаться ко мне приставать, и я, может, поддамся. А может и нет. Он меня обожает, и бесчисленное количество унижений, которое он от меня вытерпел, этого не изменило.
Я причинял ему боль, потому что мне этого хотелось. Хотя удовольствия от боли он явно не получал - он терпел. Чтобы быть мне нужным. Кажется, он своего добился. Только нужен мне не он, просто у меня выбора нет - я нужен только ему. И даже в этом случае я не понимаю, почему нужен. Ну на кой чёрт ему надо со мной спать, если я никогда даже не пытался сделать это приятным для него? Да и для себя, впрочем. Что-то болезненное в этом - всегда было, есть, и будет. С другой стороны, это так забавно. Когда он сидит у моих ног, и не напоминает мне лишний раз, что он выше. Пусть сидит. Ручные собачонки ещё никому не мешали. Осталась, в принципе, самая малость - научиться не ненавидеть собак.
Он слишком слабый. Нет, он не женщина, и это уже хорошо, как минимум. Но обнимает он всё равно по-женски, цепляясь за меня, а не спасая. Слишком редк'о желание быть слабым и убаюкиваемым, когда есть кому тебе это устроить. Как только этот "кто-то" исчезает - оно тут же накатывает. Волной тяжёлой депрессии.
Я ненавижу женщин. Потому, что их было много. Потому их и было много. Много - не значит хорошо, количество никак не коррелирует с качеством. Просто однажды утром ты просыпаешься снова в полном одиночестве, и решаешь рискнуть ещё раз. Не столько ради секса, сколько ради понимания. Ради идиотских шатаний по городу ночами, ради тупых стихов, которые никому никогда не покажешь, ради посиделок в затрапезных круглосуточных забегаловках, ради того, чтобы на концертах видеть в толпе знакомое лицо. Что-то в таком духе, наверное.
Предлагают, чаще всего, тело. Плюс - обязательства, поводки и строгие ошейники, контроль и надзор. Сопротивление карается истериками, ревностью, обидами и длиннющими тирадами на тему незрелости моей личности, моей безответственности, моей неспособности на что-то серьёзное. Я потом сижу и думаю о парадоксальности явления: уходят, бросают и предают они, а незрелый и безответственный почему-то я. К тому же, каждая блядь считает себя чуть ли не королевой земного шара, а потому не раз приходилось слышать вещи в стиле: "У нас ничего не получится, я достойна большего, я слишком умна, чтобы быть девочкой на ночь, я хочу замуж"...
Да-да, к плите и кастрюлям, грязному белью и застиранному халату. Романтика-а... Нахуя им любовь? Она им почему-то не даёт чувства собственной важности в системе мироздания. Лучше быть маткой на ножках, чем самодостаточным человеком.
Оттуда и одиночество. Оттуда и море случайных связей - я ищу не секс, я ищу тепло. Я привык, что мозги в процессе работают, я привык кончать со слезами и отмахиваться от умилённых этим девочек. Нет, это не особенность организма. Это последствия мыслей. Я трахаюсь и думаю о том, что лучше бы мы просто повалялись в обнимку и поговорили.
Я устал от женщин. Но я больше, чем кто-либо, умею любить, жажду любить, нуждаюсь в любви. В любви, не в сексе.
С Костиком получается только секс. И то - плохо получается.
Моя зависимость состояла в том, что я не мог с ним спорить слишком долго, из страха потерять те моменты, когда он не был моим братом. Я ненавидел его всю жизнь. Я любил его ненавистью. Ненависть - высшая форма любви. И от такого невозможно отречься, даже если очень захотеть. Можно сбежать, запереться, спрятаться, заготовить кучу стандартных ответов на неизбежные вопросы, и научиться воспроизводить их с бесстрастным выражением лица. Но отречься - нет. Потому и в зеркале регулярно вижу его, и мне стоит огромных усилий не прикасаться с убийственной нежностью к ледяной поверхности. Помнить и произносить безотказную до сих пор мантру "идитынахуйпожалуйставадикоставьменярадивсегонасветевпокое". До сих пор. Я уже точно знаю, что она скоро перестанет действовать. И зеркало обречено - я разобью его. Потом заплачу хозяину квартиры тройную его стоимость и съеду отсюда. Я всё уже знаю. Но упорно делаю вид, что не могу и не хочу этого знать. Хотя, что не хочу - это правда.- Я домой поеду, - печальные глаза, холодная обида, что-то ещё. Ах, да. Надежда. "Останови меня" - в каждой клетке тела, во всём, что в данной вселенной носит имя "Костик Бекрев". Я не остановлю. И он тоже это знает. Мне честно хочется, но мотивы этого желания - не потерять кого-то, кто будет меня обнимать и приезжать по ночам, когда я на грани суицида. Если мотивы таковы - просто не знаешь слов, чтобы остановить. Просто теряешься, и не знаешь, что сказать. Будь на его месте кое-кто другой, я бы знал, как остановить. Но он никогда на его месте не был, и не будет. Впрочем, я - тоже. Я слишком гордый для такого.
Если бы он не повис у меня на шее, едва сообразив, что я не буду против - я бы вполне нормально с ним общался. Он вполне приятен и симпатичен мне - как друг, собутыльник (тем более, что он почти не пьёт - удобно), согруппник, соучастник, часть моей личной стаи-свиты - да как кто угодно. Если бы у него хватило ума переспать со мной и отнестись к этому просто как к воспоминанию, а после спокойно уйти домой к подружке, и ничем не выдавать того, что для него это что-либо значит - я бы уважал его. И, возможно, даже полюбить смог бы - он ведь этого хочет, не так ли? А я никак не могу любить того, кого не уважаю. Того, кого не надо добиваться. В конце концов, это в моей природе - потому что много лет назад моей матери в роддоме сказали, что у неё родился мальчик. И дело даже не в бисексуальности, на самом деле. Фрейд вообще считал, что бисексуальны абсолютно все - может, он был прав. А может - не был. Не суть. Суть в том, что женщины, в последнее время, слишком доступны. Мужика надо ещё уломать, убедить, что он этого хочет, и не получить при этом по морде. Я ни разу не получал. А вот Костик получил бы явно, если бы повис не на мне, а на ком-то другом. Он производит впечатление стеснительного,
закомплексованного человека - но навязчивости ему точно не занимать.
Я был пьяный и охуевший, потому что внезапно понял - всё, пиздец котёнку, мы с Вадиком уже слишком разные, и я слишком... непонятен ему. А он - мне. Мы слишком давно уже понимали друг друга исключительно физически. Нам даже поговорить было не о чем, кроме творчества. Которое вот-вот должно было перестать быть совместным. Финиш. Я это понимал, и мне было хуёво, а тут появилось некое нелепое существо, слишком правильное для моей неправильности, и протянуло мне ледяную, тощую руку. А потом село рядом. А потом - придвинулось ближе. Он смотрел мне в рот и восхищался каждым моим словом. Поначалу это всегда забавно. Первые полчаса. У меня в голове это было чётко - я хочу с тобой переспать, да, успокоить нервы, вновь уверовать в собственную неотразимость, поставить ещё одну галочку в мысленной книге учёта сексуальных партнёров... Но я не хочу тебя в своей жизни слишком близко.
Обнял я его сам. Он задохнулся и покраснел, но не отодвинулся. Меня это весьма позабавило. Я знал, сколько ему лет, и всё равно почему-то чувствовал себя растлителем малолетних. Хотя это "малолетнее" решило времени даром не терять, и полезло целоваться. Мне не понравилось, как он целуется, но всё же это было тёплое, живое существо, и тело отреагировало весьма определённым образом. Он не испугался, не остановился, не оттолкнул - он всё вообще сделал не так.
И было наивным с моей стороны предполагать, что поутру ему станет стыдно, и он сделает вид, что ничего не было. Я на это надеялся, по правде говоря. Надежда вообще иррациональная штука.
Уже через неделю я был готов его убить. По всей очевидности, он в жизни читал слишком много женских романов. Он мне даже кольцо подарил. И умолял его носить. Типа, никто всё равно не поймёт, что это за кольцо, а ему будет понятно и приятно. Маленькая тайна. Пиздец. Меня тогда посетила дикая идея - спросить его как-нибудь, не купить ли ему соску-пустышку и розовое платье в рюшечках - ну, раз уж ему нравится вести себя так, словно он маленькая девочка.
Я этого не сделал. Я сделал множество гораздо более ужасных вещей.
Я всегда говорю в интервью, что у меня нет интернета. На самом деле, в это никто не верит, конечно. Кроме, может быть, малолетних фанаток. Но я и говорю не для того, чтобы поверили. Я говорю это, потому что не могу сказать - да, у меня есть нетбук, у меня есть модем, я брожу по новостным сайтам и читаю форум на своём сайте, но никогда ничего не пишу под собственным именем. В Сети я не имею на него права. Моё имя - бренд, и всё, что я говорю, будут неизбежно ассоциировать с этим брендом. Проще быть кем-то безликим - иначе смысл виртуальности потеряется.
Я открываю мессенджер, и набираю длиннющее сообщение брату. Ctrl+A. Delete.
"Как дела?"
Отправляю в оффлайн.
Нахуя я это делаю? Он никогда не отвечает на такие сообщения. Хотя нет, вру. Иногда он пишет "нормально". Или "всё по-старому".- Привет, - он практически светится, и это всё же приятно - такая реакция на то, что ебанутое существо в моём лице среди ночи звонит и просит приехать. - Ты чего в простыне?
- Заходи, - я отхожу вглубь коридора, пропуская его.
- Можно обниму? - интересно, вот нафига он спрашивает? Я не скажу "нет". Никогда не говорил - даже когда пытался прекратить наше общение вне группы.
Вздыхаю, и обнимаю его сам.
- Мне плохо, Кость. Мне очень плохо.
- Почему?
Ну вот обязательно ему глупые вопросы задавать?..
- Из-за..? - он замирает, и смотрит на меня влажными, щенячьими глазами. Бр-р.
Умница, догадался. Да, "из-за".
- Не хочу об этом разговаривать. У тебя мгновенно выражение лица становится похоронным.
- Я ревную.
- Бросай эти бабские глупости.
- Можно я буду тебя любить?
- Хм. Да. Всё равно никто больше не любит.
Я осознаю, что жестоко с ним поступаю. Но пока он о любви не говорит, я могу с ним нормально общаться. Если б он не помешался на любви, всё было бы более, чем приемлемо.
Нечто бесплотное наблюдает за мной. Постоянно. И оно персонифицировано. Оно везде, как воздух. И оно в действительности куда больше похоже на то, чем я дышу. Мистическое "Оно" имеет форму. И воплощение. Части воплощения. Я его, в самом деле, ненавижу. Он предал то, что свято для меня. Он всегда это предавал, а я... молчал. Я не мог сопротивляться ему, хотя мог и могу сопротивляться всему миру.
Я никогда не был по-настоящему в андерграунде. Андерграунд - икона любого "не такого, как все" подростка. Избранность. Элитарность, но без тошнотворной сладости и глянцевого блеска. Я тоже молился на андерграунд, но у меня был старший брат, который всегда имел надо мной власть. Он ничего мне не запрещал, нет. Я бухал, торчал, шлялся по рейвам, трахался чёрт-те с кем - на это он смотрел сквозь пальцы. Но творчество было совместным, и эта коллаборация стала зависимостью - куда более крепкой, чем любая из химических. Так получилось - а потом продолжилось, а потом ещё, и ещё, и ещё... И на двадцать с лишним лет затянулось. Вспышки протеста против него выливались в сольные альбомы, которые не были мейнстримом, нисколько, но всё равно слушались людьми, неспособными понимать - по определению. Они слушали не музыку, они слушали Глеба СамойловаTM. А основной проект - наш совместный проект - был прилизан и причёсан им так, чтобы хорошо продаваться, и рассчитан был на многих и многих. Меня когда-то даже забавляла эта игра - мои песни слушает полстраны, от дворовых гопников, до дам под сорок, которые внезапно сошлись во вкусах с дочерьми-подростками. Слушают, приписывают какие-то свои смыслы... а я-то знаю, о чём они. И это очень смешно, знать, что им нравится, когда в них плюются ядом. Я человек депрессивный и не чуждый мизантропии, я таким всегда был.
Самое смешное в этом - то, что Агата Кристи никогда не продавалась так хорошо, как тогда, когда не была предназначена для продажи.
Мне действительно нравилось, что секс причиняет ему практически нестерпимую боль, тогда как он жаждет нежности. Хотя, сделать так, чтобы было не больно вовсе - совсем просто. Но мотивация была только на обратное. Мне действительно нравилось вообще всё, что заставляло его мучиться. Я думал, он уйдёт. Я надеялся, что в нём есть хоть капля ёбаной гордости. От меня все бегом убегают, не забыв выплюнуть ворох обвинений в эгоцентризме. Ха. Костик даже не мазохист - боль ему не в кайф, правда. Он совершенно искренне мучается. Но любит, придурок. Кого и почему - даже не представляю. Почему он решил, что меня - тем более. Он меня даже узнать толком не потрудился. За это тоже презираю. Я себя столько лет делал тем, кто я есть... не вникать в мою личность, имея непосредственную возможность это делать, я считаю преступлением. Это же интересно, ну. Не может быть неинтересно. В его возрасте считать любовью сексуальное влечение пополам с восхищением как-то... ущербно.
***
Снейк стирал потёкший мэйк, чертыхаясь и постоянно сбрасывая звонки на своём телефоне.
- Привет.
- Чёрт. Мы вроде виделись уже.
- Но не здоровались, - пожав плечами, я плюхнулся на диван, и театральным жестом закинул ноги на журнальный столик. - Я точно помню.
- Ну итить твою налево! Бля. Я ненавижу женщин.
- Я вас та-ак понимаю. Прекрасно понимаю!
- Не, Глеб, не понимаешь. Ты расчётливый. Как только женщина начинает ебать тебе мозги, ты тут же начинаешь вести себя как скотина, чтобы у неё не осталось шансов, и она поспешно ретировалась от тебя подальше.
- Не спорю. Но у женщин "поспешно" может растягиваться на бесконечно долгое время. Бабы вообще со временем хуёво ладят. Что случилось-то?
Снейк указал на телефон.
- Вот ещё немного - и я его разобью. Ей нужно немедленно со мной поссориться, и она не намерена отступаться от своего коварного замысла. Особенно удобно то, что я не могу заткнуть ей рот, потому что нахожусь за несколько сотен километров от неё.
- Звук выруби. Когда-нибудь ей надоест звонить. Сбрасывая ты только даёшь ей подтверждение того, что мобила у тебя в руке и у тебя есть время на то, чтобы нажать сброс. Следовательно, есть время и ответить.
- Лично я всегда думал, что если человек сбрасывает - это значит, что он не хочет разговаривать. И лучше его не доёбывать.
- Молодец. Донеси теперь эту простую мысль до хотя бы одной бабы из тех, что ты трахаешь - и я съем свою шляпу.
- А почему обязательно из тех, что трахаю? - Снейк озадаченно взирал на молчащий, но всё ещё светящийся мобильник.
- Да потому, что пока ты её не трахаешь, она вполне может с этим утверждением согласиться. Даже искренне. В противном случае - с вероятностью 99,9%, попытается выцарапать тебе глаза.
- Какие все сложные, бля.
- А ты только заметил?
- Заметил давно, но удивляюсь ежедневно, - он вытащил из кармана рубашки сигареты и зажигалку. Я последовал его примеру.
- Ты не знаешь, куда остальные подевались? Я их не нашёл.
- А бухают, по-моему, - Снейк пожал плечами. - Костик чего-то истерил, ну как он обычно... Вроде улыбался, болтал, а потом, посреди разговора, внезапно замолчал, уставился в стену, и перестал реагировать на внешние раздражители. Валерыч его ткнул - мол, ты чего завис-то? Он выдал убитым голосом "отстань от меня, оставьте меня все в покое", и улёгся на пол, лицом вниз. Ну, мы его кое-как подняли вместе, и они ушли куда-то.
- А-а. А ты чего с ними не пошёл?
- Да ну нафиг, я не люблю, когда он не в себе. Это Валера у нас фея-крёстная, вот пусть и успокаивает это чудо в перьях.
- Я вообще всегда думал, что вы с ним оба хорошо общаетесь.
- Да на самом деле отлично всё, просто депрессует он последнее время, а у меня и так забот хватает. Да ещё бабский вопрос, сам понимаешь.
- Гм, ну значит, против собственно алкоголя ты ничего не имеешь?
Барабанщик закатил глаза, явно имея ввиду: "Я хоть когда-то имел что-то против?"
- Ну и отлично, тогда составь мне компанию. Одному скучно. А нам утром в Москоу-сити всё равно, и делать завтра в принципе нечего.
- Это тебе нечего, а у меня... - он вздохнул. - Пиво есть?
- Гм, ну ради тебя могу добыть и пива, но мне бы чего покрепче.
- Покрепче - нахер, - он поморщился. - Ты же знаешь, я не люблю крепкий алкоголь. Хотя ты пей что хочешь - печень твоя.
Потихоньку переругиваясь, мы спустились вниз. Я взял пару бутылок коньяка, чем вызвал у Снейка, взявшего две жестянки пива, саркастическое фырканье.
- И ничего смешного. По-хорошему, надо было взять больше, ибо твоя газировка - это несерьёзно.
- Зато вкусно. Ко мне или к тебе?
- Без разницы.
- Значит, к тебе. Если проблюёшься - твои проблемы. А я спать уйду.
- Чуде-есно, - ну какие все милые!
На самом деле, я действительно собирался тупо напиться с ним. Как собутыльник - вообще неоценимое существо, потому что не ноет, как Костик, и не воспитывает меня, как Валера.
Но алкоголь есть алкоголь. Пиво у него быстро закончилось, как я и предполагал. Он сделал пару глотков коньяка, потом ещё и ещё... И ещё. Пара дружеских объятий, ставших слишком тесными, и я его поцеловал, всё ещё веря в то, что делаю это в шутку. Он не сопротивлялся, просто молча отвечал.
- Какого чёрта мы делаем? – спросил я у его шеи.
- Тебя надо спросить, - я почувствовал его руку на собственной спине. Отстраняться он явно не собирался. – Сам начал.
- Я…
- Глеб, ну вот откуда в тебе столько секса?
- А? Не знаю.
- Вот ни внешности, ни характера – но сексуальности хоть отбавляй, - он расстегнул мои джинсы.
- Ты понимаешь вообще, что мы сейчас делаем?
- Сделай одолжение нам обоим – заткнись.
В итоге я оказался у него на коленях, а его руки – у меня под одеждой. Где были мои – нетрудно догадаться путём простейшей логики. Секс не является собственно проникновением технологического выступа в технологическое отверстие. То, что мы тогда делали, определённо было сексом. И отличной психотерапией по совместительству. В нём я точно был уверен, и даже затуманенным алкоголем сознанием понимал – он сделает вид, что этого никогда не было. При этом, если мы опять окажемся наедине и алкоголя будет достаточно, повторить тоже не откажется.
Я помню, что мы уснули вдвоём, но просыпался я уже один.
По пробуждении было ничуть не стыдно. Я подумал – о, ещё один человек, с которым можно общаться физически. Навыки вербального общения я с годами не совершенствую, а теряю, так что… Совсем не плохо. ***
- И какого хрена ты с ними сделал? - Валеру я не ждал, и позвонить перед приездом он не удосужился, но если ему надо – он застанет меня там, где хочет застать. – Тебе одного Кости мало было?
- Э. Может, зайдёшь, и объяснишь спокойно, какая муха тебя укусила?
- Боюсь, спокойно тебе объяснять я уже устал.
- Много мух, - я запер за ним дверь. – Ну?
- Я не знаю, что у вас там за голубая любовь, и с каких пор ты интересуешься мужиками. В принципе, это не моё дело – но тебя не учили, хотя бы, не мешать работу и секс?
- Э, ты о чём?
- О том, что Дима сегодня пытался вправить мозги Костику, отчего у последнего сорвало все тормоза нахрен. В результате этот, блин, спаситель униженных и оскорблённых, схлопотал фингал под глазом, а Бекрев куда-то унёсся, с видом конченого психа и суицидальными наклонностями, написанными на лбу.
- Отлично. Причём здесь я?
- При том, что если ты с кем-то играешь в одной группе - готовься к тому, что будешь знать про своих согруппников всё – включая цвет их нижнего белья. Я не хочу, чтобы вы все передрались, и дружно самоубились. То, что ты трахаешь Костика, неизвестно, по-моему, только слепым и глухим. Если ещё взять в расчёт то, что он, едва выпьет, начинает расписывать твоим именем первую подвернувшуюся поверхность, и рассуждать о том, что некоторые люди не умеют принимать любовь – всё вообще становится ясно, как белый день. Отлично, ты у нас обаятельный, на тебя бабы гроздьями вешаются ; теперь вот мужики зачем-то тебе припеклись - тоже вешаются, да хер с ним, это можно всё понять, ладно. Но зачем тебе это с работой-то мешать? Не удивлюсь, если ты и с Вадимом трахался, а разошлись вы из-за амурных разногласий. Тебе же нравится эта группа, и этот состав, зачем ты сюда-то всё это дерьмо примешиваешь?
- В точку, - отозвался я, задумчиво изучая стену. – Я с ним трахался.
- С кем именно? – не понял Аркадин, явно не ожидавший такого ответа на свою гневную отповедь.
- Да со всеми. И с Вадиком, и с Костиком, и даже почти со Снейком. Почти. Но это было оч-чень откровенно, - я поднял глаза. – А вот теперь скажи мне, какое твоё грёбаное дело, с кем я сплю? Свечку подержать хочешь?
- Нет. По-хорошему, я хочу тебе врезать. Костик вообще этой херни не заслуживает, он, в отличие от тебя, не прожжённый жизнью мизантроп и извращенец. У него девушка есть, симпатичная и понимающая. И вообще…
- К твоему сведению – это он ко мне прицепился. Шёл бы к своей понимающей девушке – я бы ни слова не сказал. Это он себе в голову вбил, что он меня любит, я тут ни при чём. Снейк вообще к подростковым рефлексиям вроде не склонен, а с Вадиком всё давно… в прошлом. Сам же прекрасно знаешь, что мы с ним не виделись больше года уже. Ещё раз спрашиваю, в чём проблема?
- Проблема в том, что ты мудак. И это не лечится.
- Ну и что теперь? Уйдёшь из группы, потому что наш клавишник врезал нашему барабанщику? Они помирятся, возможно, уже помирились. Твой интерес к тому, кто кого трахает, мягко говоря, странен. Может, нам групповуху устроить на четверых, чтобы все довольны были, и для пущей сплочённости внутри группы?
- Бля. Ну вот и как с тобой разговаривать? – он сполз по стене на пол, и обхватил голову руками. – Что они все в тебе находят?
Гм, да показать, что ли?..
Я сел с ним рядом.
- Валерыч, не бесись. Всё будет нормально, обещаю, - я положил руку ему на плечо, немного развернул его к себе, и пристально посмотрел в глаза. Заметив зарождающийся в них испуг, я мысленно приписал себе плюс один балл, и рывком прижал его губы к своим. У него просто не было времени сопротивляться. Хотя, к его чести, он попытался. Не вышло. Пока ещё я умею целоваться и держать свою жертву достаточно крепко. Тогда он обмяк, притворился покорным и безвольным, надеясь, видимо, что я соскучусь целоваться с тем, кто не отвечает, и прекращу. «Наивный, - хихикнул некто внутри меня, - ты меня очень плохо знаешь». Если кто-то не отвечает, надо не прекращать, а заставить ответить. Наверное, подобной логикой руководствовалась мадам, звонившая Снейку… гм. А он мне нравится. Упрямый. Однако вот за руки же его никто не держит. Ну, попытался бы мне врезать, или сбросить меня с себя – так ведь нет. Притворяется веником, и… наслаждается. Я понял, потому что у него участился пульс, и дыхание стало тяжёлым.
«Можно, - сказало внутреннее Я, и я прервал поцелуй».
- Тебе же нравится, - шёпотом в ухо, почти касаясь губами. – Ответь, ты ведь хочешь…
- Т-тебе всегда мало, да-а? Зачем тебе я ещё? - тем не менее, отстраниться даже не попытался.
Чёрт, да что ж мы такие целомудренные-то. Вопрос не в том, зачем это мне. Вопрос в том, надо ли это тебе. А ответ мы оба уже знаем. Так что забей на свои моральные терзания, и отвечай - я не кусаюсь. Если меня не провоцировать.
- Ты хочешь со мной целоваться, я тоже этого хочу – ещё причины нужны? – он закрыл глаза и помотал головой, прошептав еле слышное «нет». И, неожиданно железной хваткой вцепившись в мой затылок, поцеловал меня сам.
Честное слово, я чуть вслух не заурчал. Вот так, мать вашу, надо целоваться, да-а… Ну и почему надо было строить из себя… чёрт знает что?..
Как-то совсем внезапно он напрочь лишил меня контроля над ситуацией. Через несколько минут я краем сознания отметил, что лежу, и его тело прижимает меня к полу.
Я понимаю, что выгибаюсь ему навстречу; я понимаю, что рубашка куда-то подевалась, и судя по всему – давно; понимаю, что мы давно не целуемся – его губы намного ниже, - а я просто судорожно дышу, и пытаюсь сообразить, знаком ли я вообще с этим человеком. Это же…
Бля, да какая разница, кто это. Мне хорошо, сознание конкретно так «плывёт», и я даже не пытаюсь вернуть себе активную позицию. На самом деле, я люблю подчиняться. Но только тем, кто может меня подчинить.
- Ты был снизу, - шепотом в ухо, и я далеко не сразу понимаю, что он имеет в виду. Точнее, вообще не понимаю.
- М-м… А?
- С Вадимом. Ты точно был снизу.
- А. Ум-м… Угу. Но только… с ним.
Озарение причиной, по которой он об этом заговорил, меня почему-то нисколько не пугает, зато возникает злорадная радость. Я делал из секса акт доверия. Девушки не считаются, не считается, когда ты сверху и ведёшь. Но когда наоборот – там очень много факторов, которые не дают позволить это кому-то случайному.
Я понял, что смогу. И это воспринялось как своеобразная месть брату – за то, что люблю. Сложная для понимания логика, особенно, учитывая затуманенный возбуждением разум. Но какая-то логика там была. Наверное.
- Хочешь меня?
- Будь ответ отрицательным – я давно бы сбежал, - он смеётся.
- Я… снизу, да. Хочешь?
- Не торопись, - он явно несколько потерялся от осознания смысла того, что я ему только что сказал.
- Думаешь, сможешь остановиться сейчас? Не-а...
- Нет, я не хочу останавливаться, просто... Я не уверен, что получится, я же...
Ну вот, опять. Да я в курсе, что ты убийственно гетеросексуален, но ведь возбуждаешься же на меня! Я могу вообще свет выключить, и жалюзи закрыть - можно будет представить вместо меня кого угодно. И мне точно похуй, кто это будет, потому что я тупо решаю так свои личные проблемы. А тебе будет полезно знать, что я могу быть воплощением секса. Вот даже настолько, что ты сможешь меня трахнуть. И больше никогда не полезешь разбираться в том, почему на меня вешается Костик, и почему я беззастенчиво вешаюсь на всех, кого захочу. Мне просто это можно.
- Ммм, да получится, я в тебя верю, - смеюсь, и кладу руку на его пах. - Однозначно получится. Только, если можно, я бы из коридора переместился.
- Угу... - у него совершенно сумасшедший взгляд, в котором зреет намёк на желание сбежать, и он явно боится пожалеть потом, но почему-то идёт за мной. Почему-то позволяет мне лечь на диван и уронить его на себя. Почему-то вопреки собственным страхам продолжает меня целовать.
Люблю вообще упёртых натуралов. Сам таким был когда-то. Но тоже поддался фамильной самойловской сексуальности и от злости на себя был очень агрессивен. С женщинами так обычно не поступаешь - несмотря на всю сучность женской натуры, они кажутся хрупкими, и жёстко насиловать очередную, которую думаешь, что любишь, как-то неудобно, да и вообще не приходит в голову. А вот Вадика я мог искусать, исцарапать, даже врезать ему - причём в процессе. И он делал то же самое. Он ну вот вообще никогда не был осторожен там, где в этом не было необходимости, и секс наш всегда был почти тем, чем он представляется случайно узревшим сие действо детям - на самом деле. Одного осознания того, что ты трахаешь мужика, хватает для того, чтобы отпустить все тормоза, и грубо, безжалостно насиловать не имеющее возможности сопротивляться тело.
А в другой ипостаси напрочь отключается мозг, и ты наслаждаешься ролью жертвы, за что было бы регулярно очень стыдно, если бы получалось об этом думать и подробно это анализировать.
У меня не получается, хотя я вообще-то помню, что именно говорил, когда оказывался снизу. В былые времена это часто случалось, - тут Валерыч вполне угадал, - но мы менялись всё же. Я заставил бесценного братца прочувствовать всё на собственной шкуре через пару дней после того, как он почти изнасиловал меня впервые. Я обиделся, но долго обманывать себя не вышло - знал же, что понравилось. У меня в голове вообще вопросы насилия - физического или морального - никогда не были отмечены негативом. Скорее, я считал его запретным кайфом. Так что я просто связал его, пока он спал, и вернул подачу. Очень жёстко вернул, понимая, что хочу этого, и понимая, что потакая подобным желаниям, я встаю на очень скользкую дорожку. Впрочем, тройная недопустимость моих действий только подогревала мне кровь. Когда первый шок прошёл у обоих - это превратилось в игру. Очень жестокую, временами. Но любимую. Слишком сильно любимую.
А вот теперь я пытаюсь получить облегчение, позволяя играть в неё со мной совсем другому человеку. Провоцируя его на это. И он злится на меня, безумно злится, а значит - я всё-таки заработаю пару синяков, и мне будет довольно больно. Самое то. Его физическая жестокость со мной - уместна, как никогда. Это не как боль, которую я намеренно причиняю Костику, это, в принципе,
вообще иное ощущение, которое тоже называется болью только потому, что другого эпитета я не знаю. Бывает больно, страшно и отвратительно, а бывает жёстко, сильно и приятно. Но всё равно - боль и почти насилие.
В данный момент я могу ему позволить всё на себе выместить. Его переживания за моральное и физическое состояние Костика - Валерыч хороший друг, он сюда и пришёл-то как раз из-за истеричного клавишника и явно уже поддавшегося моему очарованию барабанщика. Его осознания по поводу того, что сексуальность либо наличествует, либо отсутствует, и не зависит от пола, возраста, времени и места. Его вечное желание меня воспитывать и ставить мне мозги на место, в чистом виде - желание меня подчинить. Пусть. Двойная психотерапия.
Я не сопротивляюсь, пока он избавляет меня от остатков одежды, послушно поворачиваюсь лицом вниз, и расслабляюсь, когда он пытается войти в меня, используя в качестве смазки только собственную слюну. Вопрос только в контроле над собственными мышцами, а я умею их контролировать. Привычка, возникшая в результате дикого темперамента братца, который мог меня трахать где угодно, когда угодно и по нескольку раз в день.
Урчу. Он двигается быстро, не пытаясь заботиться о комфорте - ни моём, ни своём. Это не больно, как, впрочем, не больно ощущать его стиснутые зубы на моём плече и его короткие, но всё же острые ногти, впивающиеся в мои бёдра даже почти слишком сильно.
...Кончая, я случайно устраиваю ему эффект "застывшего оргазма" - активный партнёр просто застывает на грани, потому что сжавшееся кольцо мышц пережимает семявыводящий проток, и он не может кончить. Это почти больно, но очень остро. Слишком остро.
Расслабляюсь, и он обессиленно падает на меня.
- Это... Бля, это круто.
- Теперь ты тоже знаешь, - с нескрываемой усмешкой в голосе отзываюсь я, - что во мне находят.
Психотерапия прошла удачно. Спихнув его с себя ухожу в душ, искренне надеясь, что он догадается уйти раньше, чем я вернусь.
Немного позже обнаруживаю надпись маркером на холодильнике - "я бы повторил". Ржу в голос. О, обяза-ательно. Мы обязательно повторим. *** На мобильнике десять непринятых от Снейка. И две смс - "Костик в реанимации." Во второй - адрес больницы.
Да что ж такое. У него мозги вообще есть?
На самом деле, я воспринял это не без восхищения. Он вскрыл вены, хорошо вскрыл, серьёзно - даже вдоль. Просто Снейк за ним поехал, взволновавшись концом разговора. И "скорая" приехала на удивление вовремя. Вот хватило же сил - я думал, он не способен.
Конечно, его откачали. Когда я туда всё-таки доехал - он улыбался. То ли сам по себе, то ли потому, что рад был меня видеть, то ли ещё почему. А меня накрыло. Жёсткое чувство вины - мне ведь даже спрашивать не надо было, почему он это сделал. Я это и так слишком хорошо знал. Женщины из-за меня никогда такого не делали - максимум могли запястья поперёк поцарапать и кровь размазать по зеркалу в ванной. А он всерьёз хотел умереть.
Пару секунд я просто смотрел, как он близоруко щурится и улыбается своей фирменной, слишком детской и наивной улыбкой - а потом сел рядом, и крепко его обнял. Понял вдруг, что плачу, и пытаюсь извиняться - истерика.
- Прости...
Прости, что не могу тебя любить.
Он гладит меня по голове, и шепчет:
- Я уже простил, Глеб. Успокойся, - от этого веет совсем не его привычной жалкой слабостью - но силой, силой человека, преступившего грань.
Я балансировал на этой грани годами, и через неё постиг уйму откровений - или того, что казалось мне откровениями. Я знаю, что она может - грань жизни и смерти. В какой-то мере, я рад, что он это сделал. Но менее виноватым себя от этого не ощущаю. Зачем такому, как он, мой мир? Тьма, холод и упадок, в противовес его вечной жизнерадостности, которая меня, может, и раздражает - но только потому, что сам я таким никогда не был, и для меня это чужое. Ну вот зачем мне непременно надо всех ломать, перестраивать под себя, и делать хмурыми, мрачными ублюдками, без намёка на надежду, выход и свет в конце тоннеля?
Не знаю. Я просто эгоистично хочу, чтобы меня понимали. Целуюсь с ним, и повторяю своё "никогда" в ответ на его "не оставляй меня больше".
Никогда, детка. Но ты ещё об этом пожалеешь, пожалеешь, что я выполню то, о чём ты просишь. Я не уйду, но ты будешь терпеть моё безразличие, мою жестокость и мои истерики. Я буду обращать на тебя внимание только тогда, когда возникнет угроза тебя потерять; когда ты попытаешься относиться так же к кому-то, кроме меня. И я буду тебя удерживать. Потому, что ты сам хочешь принадлежать.
Дисплей нетбука, строчки букв.
"Давай увидимся".
"Зачем?"
"Поговорить".
"Я сейчас даже дома редко появляюсь, день расписан, все дела. Ты же понимаешь, мы оба занятые люди".
"Костик в больнице, потому я пока совершенно свободен".
"А с ним что?"
"Вены вскрыл. Несчастная любовь".
"Как подросток. Или как ты. Твоё дурное влияние, надо полагать. Стой, с каких пор у него проблемы с женщинами?"
"Ну, моё дурное влияние, видимо. У меня с ними тоже вечные проблемы".
"Да потому что ты... Ну ты в курсе".
"В курсе. Но всё же - давай пересечёмся. Я теперь свободен ближайший месяц, как минимум. Потому что вены Костик вдоль вскрывал, и заживёт это всё нескоро".
"Посмотрю, что можно придумать".
Зеркало я разбил в тот же самый день.- Сколько тебе?
- Полкуба, наверное.
- Не цепанёт, - во взгляде явное сомнение.
- А мне надо убиться?
- Не знаю, - нервный смех. - Мне почему-то кажется, что ты именно этого хочешь - убиться.
- Не. Не хочу. И я давно в завязке, так что вполне даже цепанёт.
- Я тоже давно. Пытался как-то развязать, когда очень хуёво было. Думал, станет легче. Не стало, даже наоборот. Точно хочешь?
- Лёх, я не знаю, - отмахиваюсь от несуществующей мухи и вытягиваюсь на диване, задумчиво уставившись в потолок.
Вот ещё один момент психотерапии. Стафф и общество человека, которого я ненавижу меньше всех остальных людей. Мне не хочется ширяться. С другой стороны - хочется, конечно. Просто слишком жёсткий барьер выработался, самостоятельно я сейчас не поставился бы даже в мышцу. Но - отчаянно хочу видеть, как шипит жидкость в нагреваемой ложке, как ползёт поршень шприца, стравливающий воздух, как игла входит в вену... Эстетика. А цепанёт или нет - уже как-то похуй.
Мы довольно давно уже знакомы. Я приезжаю, снимаю квартиру, и жду, когда его можно будет вытащить. Я не каюсь, не жалуюсь, не исповедуюсь и ничего особенного не рассказываю - просто не привык, не умею. Ему и не надо ничего рассказывать, всё, что ему нужно понять, он понимает и так.
Мне отчаянно хочется сделать нечто неправильное, сумасшедшее, безумное, глупое, наивное - как угодно. Выйти на карниз, например. Благо десятый этаж. Благо - вытащат.
- Слушай, я не буду. Если не знаешь, не хочешь, не уверен - я не буду.
- Гм. Потом. Давай я потом подумаю, хочу или нет.
Он молча кивает, и оставляет порошок в покое.
- Бабы все бляди, - выдаёт он, неизвестно, к кому обращаясь.
- Не, брат. Всё ещё хуже.
- Хм. Что хуже, чем любовь?
- Ещё любовь, - ухмыляюсь.
Он пожимает плечами. Не отвечает. Хорошо.
Какое-то время молча курим. Он открывает форточку, и садится рядом со мной. Я продолжаю лежать, пуская дым в потолок. Почему-то стойкое ощущение дежа вю.
Он чем-то похож на...
Он единственный, кого я в данный период времени называю братом. Интересное наблюдение.
В воздухе витает что-то то ли очень вкусное, то ли невкусное вовсе. Горько-сладкое, как запах смерти.
Вот так странно - мы оба дышим одной любовью. Не любить - значит не писать, вообще ничего и никогда. Любовь и только любовь заставляет его творить гениальные стихи. А меня - песни. Да, любовь в самых отвратительных её проявлениях - она нам обоим в основном такой и доставалась. Я отчаянно пытаюсь заставить себя искренне считать, что в этом я и виноват. Не получается. Я верю рукам и глазам. Женщины... Я их люблю, на самом деле. Ненавижу, но люблю всё-таки. Когда тебя обнимают нежные, мягкие руки - не веришь, что это существо является помесью течной суки с пилорамой. Ни во что ты не веришь, кроме её мягкости. Святая вера в то, что ЭТА никогда ничего плохого тебе не сделает. ОНА не может. ОНА причинять боль неспособна.
Но они все способны. Я делаю больно, но остаюсь. Мне делают больно тем, что просто уходят. Иногда - предварительно рассказав, почему. Иногда - вообще ничего не сказав. Не знаю даже, что хуже. Наверное, всё же второе - так обиднее, потому что пока носом не ткнут в твои ошибки, считаешь себя совершенно невинным. Да если и ткнут... Кажется, такие мелочи. Некритичная мелкая ложь, взгляд не в ту сторону - уже истерики и обиды.
Мы живём этим много лет. Почти всю жизнь. Живём, и ничто не ненавидим настолько ярко, насколько эту самую любовь. Он знает. Но я не хочу ему говорить, какой "выход" я нашёл из этого лабиринта, и как я запутался ещё сильнее, попав в лабиринт во много раз сложнее. И гораздо более грязный.
Я по жизни в разномастных лабиринтах брожу.
- Почему всё не может быть просто? - спрашиваю почему-то вслух.
- Ты же первый от скуки помрёшь. А я - вторым.
- Почему вторым?
- Потому, что до меня дойдёт не сразу, - смеется. Меня не раздражает, он всегда очень уместно смеётся над очень серьёзными вещами, при этом не обесценивая их серьёзность.
- А я вообще не помру. Я всё снова усложню. Я умею. Но зато будет, чем заняться.
Закрываю глаза и двигаюсь к стене. Он ложится рядом. Мы много раз так засыпали. Но он не знает ничего, он думает, это просто стёб - да почти все так думают. Даже я так думаю. Не стёб, не психотерапия, не развлечение - это только с Вадимом. И с женщинами. Многими из. Но тоже не со всеми.
Я романтик, у которого представления о жизни где-то на уровне рыцарских романов и неизвестно какого века. То, что Вадим меня изнасиловал, я пережил довольно равнодушно, как мне поначалу казалось. Но вскоре выяснилось, что я не выношу прикосновений. Никаких. Совсем. Я даже кошку погладить не мог, хотя это абсурдно. Врачи? О нет, никаких врачей. Даже психиатров. Один как-то дотронулся до моей руки - невинный успокаивающий жест. Я еле выдержал, чтоб не заорать - почти обжигало. А потом голод пришёл. Злой такой голод - но я же не мог дотронуться вообще ни до кого. Даже до существующей на тот момент в состоянии разрыва со мной любимой девушки. Я тупо не мог к ней прикасаться.
Я довёл себя до практически полного истощения.
А потом он понял, что это он виноват в моём состоянии.
Наверное, только небо знает, сколько он потратил времени, чтобы научить меня не бояться. Впрочем, я почти сразу решил, что он не осознаёт, на самом деле, что сделал со мной тогда. Что вряд ли я продержусь с ним рядом долго, потому что это не тот человек, и никогда я не смогу его любить, даже иллюзорно. Но благодарен я ему был. И из этой самой благодарности заставлял себя терпеть прикосновения. И куда большее, чем прикосновения. Именно терпеть. Привыкать к прикосновениям, не дёргаться, не шарахаться. Я понял, что он точно может меня спасти.
Каким образом такому как я можно выжить без прикосновений и дружелюбия? Я должен очаровывать людей, я должен им нравиться, а существо, которое даже руку пожать боится... Я очень хорошо понимал, что без людей я умру. Без их расположения и привязанности.
Теперь... А что теперь?
Если бы я продолжал ото всех шарахаться, я вряд ли бы дожил до сего дня.
Мне не обязательно кого-то любить, чтобы с этим кем-то спать.
Жить хочу. Очень хочу жить, но я теперь слишком человечен, я должен им всем чем-то платить. За то, что они все со мной, за то, что любят, дружат, помогают. Я себя ещё хуже чувствую - хотя куда уже хуже... - если ничего не даю взамен, а взять с меня нечего ровным счётом, кроме тела и тепла. Стараюсь греть.
Нет, оправданий не получается. Это же не оправдание.
Я умею только себя отдавать, а на мой внутренний мир всем похуй, в сущности. Вадиму было не похуй, когда-то. Никонову вот тоже не похуй, но и он ведь надолго не останется. Или уйдёт, или умрёт. Если бы не боялся оскорбить и оттолкнуть раньше времени, я бы рассказал ему.
Чувствую, что меня осторожно, - очень осторожно, - целуют. Понимаю, что за размышлениями пригрелся и задремал. Открываю глаза, чтобы убедиться, что не сплю, и натыкаюсь взглядом на расширившиеся от ужаса серые глаза. Он пытается отстраниться, я его обнимаю и не даю.
- Продолжай, раз уж начал, - смеюсь.
- Я... Не хотел.
- Если бы не хотел, не сделал бы.
- Я думал, ты спишь, - его лицо приобретает извиняющееся выражение.
- О, а ты некрофил? Можешь целовать меня только, если я сплю?
- Не... Ну. Я, это... Я натурал.
- Прелесть какая. Я вообще-то тоже, - да, я и в самом деле так считаю.
- Давай забудем, а?
- Только если ты действительно не хочешь. Потому, что я - хочу, - и пусть всё идёт к чёрту, я действительно этого хочу.
А поскольку препираться дальше не хотелось совершенно, я поцеловал его сам. На секунду он напрягся и замер, но потом, видимо, тоже послал всё к чёрту и начал отвечать. Куда жёстче, чем я ожидал, учитывая предшествующий диалог. Но - через душу. Он целовал МЕНЯ, и никого другого. Я знаю это ощущение и ни с чем его не перепутаю.
Раздевались мы, наверное, даже слишком быстро.
У него раскраснелось лицо, он начал задыхаться. Находись мы в другое время, в другом месте и при других обстоятельствах, я бы решил, что он при смерти.
- Возьми в рот, Глеб. Я... - это было сказано настолько нежно, что я до сих пор не понимаю, как у него это получилось.
- Заткнись, - ну вот покажите мне того, кто нуждается в мотивации и объяснениях при подобных ситуациях?
Ноль вопросов, почему я это делаю. Ноль ощущения, что кому-то за что-то плачу. Ничего лишнего. Только солёный привкус естественной смазки на губах, его шумное дыхание, и жёсткая хватка его руки на моём затылке. Правильнее некуда. Неправильнее - невозможно.
В какой-то момент он начинает ругаться - громко, цветисто, и в общем-то... Хотя и в мой адрес, мне приятнее, чем могло бы быть, если бы он говорил что-то ласковое. Тяжело обьяснить, но секс - понятие настолько животное, грубое, что нет ничего более нежного и восхитительного, чем когда партнёр ругается. Это значит, что контроль потерян.
Прервал он меня почти неожиданно. Грубо схватив за плечи, и едва не свернув мне шею, развернул на спину.
- Да?
- Да.
Как будто нужно было спрашивать.
В глазах немедленно потемнело от боли, я не успел расслабиться, а ему тяжело было сдерживаться. "Он ведь не знал, что я смогу подстроиться", - странная мысль мелькнула в сознании, и тут же исчезла, растворившись в полуагонии-полуэйфории.
Он вцепляется мне в плечо, видимо, чтобы не стонать, и я бессвязно бормочу что-то о том, что в этом нет смысла, и что я тоже кричу. Я хочу слышать его крик, безумно хочу, как музыкант, и как человек, который, кажется, снова... влюбился.
И его крик - последнее, что я запоминаю, перед тем как вырубиться.
"Я буду скучать" - говорит он мне на вокзале, и я молча улыбаюсь, подтверждая, что да - я тоже буду.
Приезжаю в Москву, встречаюсь с Костиком, и понимаю, что рад его видеть. И вообще всех ребят рад видеть, потому что понимаю - они моя единственная настоящая семья. И рядом с ними мой дом, где бы мы все не находились.
А когда я добираюсь до душа, мне приходится долго смывать с волос на груди хлопья засохшей спермы. Часть меня вообще не хочет это смывать, потому что я пахну любовью. Моей сумасшедшей любовью, которой не нужна моя формальная верность, которая не будет ревновать, которая никогда уже не вырастет и не изменится - в таком возрасте это поздно.
Мы будем вечно.
А прошлое разбилось вместе с зеркалом.
Я счастлив?
... и я смеюсь, глядя в безумные глаза своего отражения.
The End
|