| Автор: Света Ахтырская Рейтинг: NC-17 Пейринг: Дмитрий "Snake" Хакимов/Вадим Самойлов
Звоню в дверь. Звоню еще раз. Нервно притоптываю ногой. Никакого разговора не хочется, конечно, но делать нечего, да и терпеть это больше невозможно. И он сам просил. Дверь открывается только после третьего звонка. Но открывается. А я-то хотел уже уйти, такой прекрасный повод был...
- Привет. Че двери не открываешь-то?
- Здравствуй, - он кивает, встряхивает волосами, и этот вид чуть виноватый, да что ж ты воспитанный-то такой… А в остальном все как всегда.
Перешагиваю через порог. Приглашение мне не нужно, я тут свой. Да оно мне вообще никогда никуда и ни за чем не нужно. Если надо будет, я сам приду, и в этом помешать мне никто не в силах.
Привычно жмем руки. Теплая ладонь, твердая... Шершавые пальцы оцарапали кожу, хоть прикосновение и длилось какую-то долю секунды.
- А твои где?
Прикидываю, куда бы повесить пиджак. В квартире жарко, хотя сам он в теплой кофте почему-то.
- А чего это ты утепленный такой? Замерз что ли? Да тут жарища у тебя.
- Не знаю, не замечал. Вроде нормально, - пожимает плечами, постоянно оглядывается. - Да дай сюда свой пиджак! Модный весь, как я не знаю, что. Скажи спасибо, собаку увезли, а то твой вот этот полосатый атлас сейчас бы уже валялся по всей квартире.
- Куда увезли? Что, всё, что ли, кирдык? Она у тебя вроде бодрая была, я еще думал своего кота принести, чтоб не скучала. А то у тебя что-то тихо, как дочка выросла.
Откидываю в сторону туфли с развязанными с горем пополам шнурками, но его уже нет в прихожей. Только что же тут стоял!
- Ты где есть?
- На кухне.
Захожу на кухню. И правда. Вот оно, дерево.
- Че это ты вдруг готовить вздумал? Жена не кормит?
- Они с дочкой уехали на дачу. Ну я им и собаку впихнул в нагрузку, мне сейчас все равно не до нее. Ее же выгуливать надо, кормить, а я и сам иногда поесть забываю. Столько дел навалилось...
Усмехаюсь. Да, его попробуй не покорми, все мозги… Лучше кормить, в общем.
- Цветочки поливаешь?
- Нет у меня цветочков. Все скурили…
- Кто?
- Дети. Да шучу, шучу, не бледней. Мелкая не курит, я за этим слежу. Да она вроде и сама умная девчонка.
- Ну ты напугал… А вон в углу тогда что стоит? Заросли! – тычу пальцев в кадку с пальмой в углу. Он все равно не видит, потому что стоит спиной ко мне, но поворачивает голову в нужном направлении.
- Ах, это… Все время забываю. Да ее особо не надо поливать, это там какая-то хитрая пустынная пальма, жена притащила из отпуска в прошлый раз. Представляешь, приезжаю на вокзал, все люди как люди, с чемоданами, и моя с пальмой!
- И представь, что будет, если она приедет с дачи, и увидит на месте своей драгоценной пальмы засохшую стебулышку!
Смеется. Тоже улыбаюсь, потому что невозможно сдержаться, когда смеется Вадим Самойлов. И даже в моем поганом настроении невозможно. Хотя почему поганом... Уже и не погано, в общем-то.
- Так что ты уж лучше ее поливай. Во избежание, так сказать, преждевременной смерти.
Вздыхает, наконец отрывается от плиты. Там все еще что-то булькает, но он подходит ко мне и засовывает руки в карманы.
- Преждевременная смерть мне грозит, как ни крути, с моим-то братом.
Опускает голову, пинает носком тапка диван.
- Ну это хотя бы от смеха, - неловко шучу. Хочется разрядить обстановку, но Вадим же у нас упертый интеллектуал, мать его, он на такие вещи не ведется.
- Ты будешь что-нибудь? Есть, пить? Чаю может налить?
Когда я волнуюсь, я не ем. Мог бы и запомнить за столько лет.
- Нет.
Кивает в сторону выхода.
- Тогда пошли в гостиную. Расскажешь мне все.
Приходится подниматься и тащиться в соседнюю комнату. Не понимаю, почему нельзя было поговорить на кухне?! Хотя он прав, в гостиной есть бар.
Плюхаюсь на диван. У Самойлова очень классный удобный диван, в меру мягкий, обтянутый приятной тканью, со всякими ортопедическими вставками под спину. А не это скрипящее кожаное барахло, которое ставит себе каждый второй в надежде выпендриться и похвастаться бабками. Я тоже мог такой купить. Денег у меня хватит, но, в придачу к ним, есть еще и мозги. И, кстати, на кожаном диване адски неудобно заниматься сексом. Я пробовал.
Он заходит с тарелкой с чем-то дымящимся и на вид аппетитным. В животе тут же начинает противно дрожать и уже невозможно сидеть спокойно. Нет, есть точно не хочу. Хочу курить. Сейчас же.
- Я пока буду ужинать, а ты рассказывай.
Черт, сигареты остались в пиджаке, пиджак исчез в неизвестном направлении, и я нервно барабаню пальцами по коленям.
Замечаю на столике пепельницу. Значит, он тут курит, пока семьи нет.
- Сигареты есть?
Откладывает вилку, лезет в карман джинсов.
С первой же затяжкой становится лучше. Как оно и должно быть, мир встает на свое место. Мир, в котором долбаный Глеб творит невесть что, а мне приходится отдуваться, и бегать на два фронта между этими двумя, и изображать еще там что-то кому-то непонятно для чего... Вадим опять кидает на меня свой пронзительный умный взгляд. Раздраженно швыряю зажигалку на стеклянный столик, и она скользит по гладкой поверхности к противоположному краю. Да чтоб вас обоих!
- Ну что рассказать-то. Дела у группы идут неплохо. Для начинающих даже очень хорошо. Публика нас принимает, фанаты пишут, подарки шлют. Сайт наконец-то сделали. Ты б зашел как-нибудь, глянул. Я этому дизайнеру денег отвалил немеренно, сказал, если что будет не так, урою. Ну он поверил. Молодой еще, неопытный… Но перспективный. Прям как ты любишь.
Дружелюбность фраз не совпадает с интонациями, и я это чувствую, и чувствую, что Вадим это чувствует, и ничего не могу с собой поделать, потому что раздражение рвется наружу и грозит вот-вот снести к чертям все мое напускное спокойствие.
Но он кивает, ест и не задает вопросов. Умница Вадик.
- Глеб пишет песни, и я не пойму, откуда у него столько текстов. Такое ощущение, что он всю жизнь их копил, потому что сейчас его как прорвало. И музыку приносит, мы вместе ее доделываем. Вполне прилично получается. Имидж новый, опять же. Могу тебе точно сказать, такого на российской сцене еще не было. Отличный продукт, спродюссировано очень круто. Так что в целом у группы дела хорошо.
Он хмыкает, но не отрывает глаз от тарелки.
- А не у группы?
- А не у группы… Вадим…
Не знаю, как продолжать дальше. Слишком много всего надо сказать, и слишком многое из этого мне говорить совсем не хочется.
- Дима, давай говори уже. Мне надоели эти недомолвки. Ты знаешь, я не люблю интриги, а у вас там непонятно что творится… Какой-то змеиный клубок! И мне не нравится, что вы все во что-то впутались, и варитесь в этом, и еще делаете вид, что все нормально. Ничего не нормально, Дим, я же вижу!
Он всегда все видит. Все замечает и понимает. Все объясняет и всех защищает. Идеальный старший брат.
- Да что ты видишь!
Все-таки не выдерживаю. Ты зря меня задел, Самойлов. Но ты хотел все и подробно, и ты это получишь прямо сейчас.
- Ты засел в своей конуре и не видишь ни черта вообще!
Откидываюсь на спину, но снова подаюсь вперед и опираюсь локтями о колени.
- Не в конуре, а в общественной палате. Ты же знаешь, у меня проекты, рокгерой, защита авторского права, у меня групп восемнадцать тысяч!
- Да мне плевать! Ты же не сам продюссируешь каждую из них! У тебя под носом твой собственный брат…
Останавливаюсь. Выдыхаю. Надо выдохнуть, потому что он не виноват. В том, что его брат идиот, виноват только случай, когда его родители завели второго ребенка, а потом не смогли его толком воспитать. И теперь с этим ребенком мучаются двое взрослых мужчин, это как минимум, и ничего не могут сделать. И отшлепать уже не поможет.
- Что там, Дима?
Этот шелестящий шепот его нереальным голосом пробирает до костей. Меня передергивает.
- Там… Короче, слушай. Тексты-то он пишет, но контролировать это я не могу, хоть я и директор. Я же менеджер, черт возьми, а не поэт! Тексты всегда ты ему правил, а теперь некому. Ну Костя там что-то вякает. Вернее, раз попытался вякнуть, я ему объяснил, что не надо, он запомнил. Смышленый мальчик, хоть и урод. А вот что там в этих текстах творится, это отдельный разговор. На сцену с таким выходить нельзя. Мне лично так просто стыдно после всего, что сделала Агата Кристи, играть такое. Какая-то попсовая псевдофилософская фигня, откровенно требующая редакции и доработки. Но он выдает это за окончательный вариант и ничего не хочет слушать. И я не пойму, откуда вдруг такая мания величия, раньше ничего подобного я за ним не замечал. Еще мы сняли клип два дня назад. Он сейчас в монтаже, обещают через недельку сделать, и я так уговариваю их потянуть время, хоть Глеб жутко бесится. Клип этот - откровенная порнография. Там взяты сцены из реальных порнографических фильмов. Глеб назвал это «свежей идеей». После этого мне второй раз в жизни захотелось набить ему морду, и я бы это сделал, за мейком все равно не видно, свои у него синяки под глазами или нарисованные. Но за три минуты до выхода на сцену, согласись, драться неудобно, и мне еще играть потом этими руками. Про то, что клип точно запретят на телевидении и срубят нам половину аудитории, я уж молчу. Ради «свежей идеи» наш фронтмэн готов идти на такие жертвы. Спутался с какой-то бабой. Имя непроизносимое, и не проси, не помню. То ли актриса, то ли певица, то ли черт знает, что еще. Дура такая, что у меня рядом с ней мозги плавятся. Уж кто-нибудь отрезал бы ей язык, что ли! Ребенок у нее… Да и все бы ничего, но они жениться собрались и скоро объявят об этом прессе.
Тараторю, не останавливаясь и глядя Вадиму прямо в глаза. Он хотел знать, так пусть знает. Правда, немного пугает то, как он бледнеет с каждым словом.
- Кстати, у нашей группы теперь педерастический образ. Глеб считает, что это новая модная волна, в России такого пока мало и надо использовать эту возможность на всю катушку, пока она есть. Так что у нас появилась фотосессия Глеба с каким-то фанатом. Они оба голые, в постели, и, надо признать, неплохо смотрятся вместе. Уж точно лучше, чем с Костей.
Он бледнеет еще сильнее.
- А что с Костей?
Такого осиплого голоса я у Самойлова давно не слышал. С тех самых пор, как Глеб сказал, что хочет уйти из группы.
- А с Костей, Вадим, он обнимается на концертах. И чуть ли ни целуется. И Костя перед ним на коленках ползает и зад свой подставляет, только Глеб слишком увлечен пением, чтобы это замечать. Но когда-нибудь он непременно заметит, и у меня складывается впечатление, что не откажется.
Он сидит несколько секунд без движения и смотрит сквозь меня. Переваривает услышанное. Потом встает, открывает бар, вытаскивает оттуда непочатую бутылку коньяка, лихим движением скручивает пробку и залпом выпивает половину. Ого! Не ожидал у Вадима таких способностей. Так даже я, наверное, не смогу. Ну, чтоб не морщась.
Теперь он, слегка пошатнувшись, бредет ко мне, падает обратно в кресло и откидывается на спину.
- Это все?
Я хотел бы, чтобы это было все. Но до конца, так до конца.
- Нет.
Он снова присасывается к бутылке и допивает ее большими глотками.
Усмехаюсь. Ну вот, теперь он в зюзю.
- Прихвачу-ка и я себе чего-нибудь!
Подниматься с дивана лениво, я же очень сильно люблю этот диван, но ради бара… Так, что тут у нас… А, черт с ним, пусть тоже будет коньяк. Тем более, Вадиму уже все равно.
Возвращаюсь на свое нагретое место. Он полулежит в кресле с закрытыми глазами, но не спит. Ждет.
Улыбаюсь. Давненько я не пил с Самойловым и не трепался с ним о смысле жизни! Это всегда увлекательный процесс, но сегодня он будет приправленным грустью.
В общем, я рассказал ему все. И про мудака этого картавого, которого я сначала чуть не прибил, но вовремя узнал, что это наш новый проект, который Глеб два года вынашивал. И про любовь Глеба к сомнительным телевизионным шоу, которые, кроме проблем, ничего хорошего не приносят. И про еще два клипа, и один из них с тем мудаком, от которых у меня волосы на заднице встают дыбом. И про журналисточку эту языкастую, которая нам так жизнь отравила, что я замучился разгребать, только вот Глеб в ней почему-то души не чает и называет «милой девочкой». И про то, как он стал продажной тварью с женским макияжем, похабными шутками и забугорными взглядами на жизнь в целом и друзей с их мнением в частности.
Вадим слушал, не перебивая, только утащил меня на кухню, потому что какая-то часть его заспиртованного мозга протестовала против бесконтрольного курения в гостиной и стряхивания пепла прямо на любимый персидский ковер.
Тогда, много стопок и сигарет назад, мне было страшно за него. Что это слишком много, слишком грязно, слишком не для него...
А сейчас, когда он смотрит на меня своими пронзительными карими глазами с тонкой сеточкой красных сосудов, из которых по щекам стекают прозрачные соленые слезы, мне не страшно. Потому что, когда мужчина плачет, бояться уже поздно.
Кухня плавает в сигаретном дыму, и мы в нем плаваем, и рука Вадима плавает перед моими глазами с все той же пресловутой сигаретой в шершавых пальцах. Я помню, что они шершавые. Он же оцарапал меня, когда здоровались. Значит, играл. Переживал, значит...
Шершавые пальцы у него на левой руке, ведь он ей зажимает струны. А почему сигарета в левой руке, если он правша? Ах, да, в правой у него стопка. А почему тогда не пьет?
Фокусирую взгляд на стопке в его руке. Не без труда, конечно. Пустая. Что, уже все кончилось? Краем глаза замечаю, что на столе стоит бутылка. Мутная, потому что все вокруг мутно, потому что много дыма. На дне вроде есть пара капель. Этого точно не хватит, чтобы выпить. За ней еще одна, на большее моего поля зрения не хватает, но мне и не интересно. Вадим вроде что-то говорит, и надо слушать. А для этого надо перевести взгляд на Вадима.
- Я же всегда все для него... Я же жить без него не мог. И сейчас не могу. Не могу, понимаешь! Он часть меня. В сердце, вот тут…
Он прикладывает ладонь к груди, и я невольно слежу за движениями его руки. Они плавные и удобные. Как раз для пьяного в хлам Снейка.
А еще под ладонью есть ритм. Его сердце. Я живу ритмом. В ритме. Мое сердце - тоже ритм. Но в его сердце помещается больше, и оно стучит по-другому.
- И как можно… Так? Я столько раз говорил ему… И он верил! Мы вместе все сможем! А он плюет на все, что было! Да черт с ними, с песнями. Еще напишем. Но жизнь...
Губы выпускают дым вместе со словами. Дым пробирается сквозь черные блестящие кудри, сквозь ресницы, тянется шлейфом за дыханием, оседает на прозрачной влаге на его щеках. Вадим сидит так близко, что я чувствую, как дым, который он выдыхает, разбивается еще теплым облаком о кожу на моем лице.
Если обнять его за шею, то ничего не изменится. Он будет лишь на пару сантиметров ближе, но тогда соприкоснутся наши лбы и ближе будет некуда.
Кладу ладонь ему на шею. Она мокрая и горячая. И лоб твердый. Как и должно быть.
- Вадь... Все будет хорошо... Все наладится. Ты только держись...
Закрывает глаза. В знак согласия, наверное. Я этого не вижу, просто чувствую. Становится горячо и совсем близко. Он жмется ко мне, как маленький, или уставший от всего, или отчаявшийся и одинокий, а у меня внутри и так сейчас слишком много теплого и неконтролируемого, и нежность тоже. Кладу вторую руку ему на затылок, обнимаю так, чтобы он понял, что я тут и он не один. Самойлов умеет быть беззащитным. Особенно когда мне хочется защищать...
И он чуть поворачивает голову, чтобы что-то сказать. А может, чтобы уткнуться мне в шею. Не знаю, не важно.
И я тоже чуть поворачиваю голову, чтобы услышать то, что он скажет. Хотя, на самом деле, я знаю, что произойдет дальше, и хочу этого.
Губы. Сначала горькие, соленые, какие-то слюнявые и непривычные. Но я языком и своими губами счищаю с них налет горя и безысходности, слизываю лишнее, этим странным теплом изнутри смываю обиду. И они становятся мягкими, сильными, податливыми и настойчивыми, с привкусом крови и ощущением, что одно неосторожное прикосновение зубов, и на тонкой коже появится трещинка. Такими, как я люблю.
И он уже сам хватает меня за руки чуть повыше локтей, тянет на себя, шумно и горячо дышит носом мне в щеку. Хотя лично я забываю дышать, потому что мой язык у него во рту, и это слишком для обычного поцелуя, но прерываться совсем не хочется. Движение следует за движением, а я подстраиваюсь и задаю ритм, как и всегда, а потом уже он просто следует за мной, мягко отводит в сторону от основной линии и снова возвращается, чтобы добавить еще какой-то оттенок, снова взорвать что-то во мне.
Не представлял, насколько тесно и неосознанно мы на самом деле взаимодействуем, а мы же и на сцене делаем то же самое, говорим друг другу очень много о себе, помогаем, понимаем и поддерживаем, и раскрываемся наверное тоже, только смотрим в зал, а не в душу. И сейчас наши поцелуи плавно перетекают один в другой, и с ним это настолько идеально, что у меня уже кружится голова, и на ноги я встать точно не смогу, и алкоголь тут ни при чем. Это напоминает общение, но на каком-то более глубоком уровне, как будто мы говорим то, что словами сказать невозможно, и так гораздо лучше понимаем друг друга. И у меня дыхание перехватывает от того, сколько я теперь о нем знаю.
Но хочется узнать больше, намного больше, и сказать больше, и показать, как еще можно, и с головой нырнуть в его восторг. Увидеть другого Вадима Самойлова, такого, каким я его никогда не видел.
Но не здесь, поэтому я встаю, стараюсь не отрываться от него, но все равно не получается. Обнимаю за талию, почти тащу на себе, а он тянется за мной и еле-еле соображает, что происходит. Он настолько пьян, что с трудом переставляет ноги, но с истинно Самойловским упорством виснет на мне и старается не сшибать мебель.
- Дим... А мы куда?
А вот язык у него ворочается в любом состоянии! Да так ворочается, что при воспоминании об этом у меня мурашки бегут по спине.
- Сейчас уже придем, Вадь. Еще немного осталось.
- Угу...
Вот эта дверь, вторая слева, она распахнута, но там темно, и неизвестно, сколько ваз мы сейчас побьем, потому что его жена любит цветы, а Вадим ей их дарит, а она ставит их непременно в спальне.
Мне-то сойдет любая поверхность, даже не обязательно горизонтальная, но ему нужна кровать, мягкая, уютная, по которой можно растекаться и в которой можно таять. В данный момент с ним нужно именно так, и не важно, что он там любит или не любит.
Отпускаю его, он падает на живот, лицом в подушки, но барахтается, недовольно мычит, приподнимается, почти встает на четвереньки и тяжело откидывается на спину.
И рядом как раз оказывается достаточно места для меня. Но это слишком далеко, и я опираюсь на руки, нависаю прямо над ним.
И снова эти обалденные поцелуи, и я впервые в жизни ненавижу свои волосы. Они везде: на моих губах, на его лице, и это жутко раздражает. Я отфыркиваюсь и дергаю головой, а ему все равно, он ничего не замечает и только сильнее прижимает мою шею, гладит по щекам, тянется ко мне бесконечным слепым движением.
А потом вдруг плотно сжимает губы, запрокидывает голову и подставляет шею. Типа разрешил. Кто б его еще спрашивал...
И как же меня бесит его уверенность, что я сделаю как он хочет! Но долго сопротивляться невозможно, он, хоть и пьяный, все равно пробивает своей мощной и какой-то бархатной энергетикой.
Наклоняюсь, провожу языком, а он сглатывает, и это беззащитное движение отдается волной нежности в груди.
А еще Самойлов теплый. Я никогда не задумывался над этим, а сейчас не могу оторваться от него, прижимаюсь и так сильно, но хочется еще сильнее, глубже, добраться до самого главного, самого солнечного местечка.
И я уже не пойму, сам он подставляет мне свой сосок, или я непонятно как нахожу его в темноте губами. А одежда давно девалась куда-то, нет сил и желания задумываться над этим. Есть только горячее потное тело, скользкое, задыхающееся, распаляющее огонь внутри каждой своей клеточкой, каждым сантиметром кожи.
И вот он лежит передом мной голый. И что дальше? Дальше у меня было всего один раз на студенческой вечеринке и по пьяни, а у него вообще, наверное, не было. Но нужно срочно вспомнить, хотя в таких делах нечего долго раздумывать, надо просто позволить телу сделать то, что оно хочет. Да, так будет лучше всего.
Он мычит и морщится, ему не нравится. Правильно, мне бы тоже не понравилось подобное, но что поделаешь, такими на создала матушка-природа. А мне по кайфу, мне так офигенно кайфово, что просто невозможно сейчас сочувствовать Вадиму. Хочется двигаться и двигаться и не останавливаться ни в коем случае, потому что такого нетерпеливо-обжигающего горячего ощущения у меня, наверное, никогда не было.
Вдруг он выгибается, резко прижимается ко мне и улыбается, почти смеется. Не без моей помощи, конечно, но я действую скорее интуитивно, еле-еле удерживаюсь на границе сознания в моем распаленном теле. Тоже улыбаюсь и торжествую вместе с ним. Вот видишь, Вадь, природа все-таки о нас позаботилась!
И то, что происходить дальше, напрочь выбивает из меня остатки мозгов. Потому что он начинает отвечать мне. Двигаться навстречу.
Трусь щекой о его щеку, она мокрая и горячая, гладко выбритая и такая приятная...
А он шарит руками по моей спине, мнет кожу и старается не царапаться своими шершавыми пальцами, но у него все равно плохо получается, и он уже давно исполосовал меня всего, на самом-то деле.
Я только сильнее вбиваюсь в него, не замечаю, как дышу, как скользят колени на влажной простыни и думаю только о том, как бы не оставить засосов на его шее. Хотя он явно был бы не против.
Меня несет куда-то ритм. Он всю жизнь со мной, я уж и не помню, как там я жил, когда его не было. Я уже привык о нем не думать, он настолько въелся в меня, что тело все делает само, а мне остается только получать удовольствие и слушать восторженные стоны.
Но с Самойловым же это невозможно! Он сам играет на мне, как на инструменте, играет мной, извлекает из меня какие-то невероятные ноты, о наличии которых я и не подозревал. Делает из моей идеально отлаженной системы свой бесшабашно-вампирский хаос. И мне приходится выстраивать все заново, пока не наступает миг, когда ему снова нужно вступать, чтобы сыграть свою разрывающую сознание партию. И здесь главное удержаться, не поддаться, потому что он манит и зовет к себе и хочется просто рухнуть в эти сверкающие неведомыми звездами глубины. Но проблема в том, что я не знаю, что там, и боюсь остановиться, потому что волшебство может закончиться.
Я карабкаюсь дальше со всем своим упорством, пока не замечаю, что на самом деле сопротивляться не нужно. Вот он, рядом и даже чуть впереди, помогает мне и поддерживает, еще и улыбаясь при этом.
И мир сразу становится дружелюбнее, и я могу опереться на него, если устану. Нет, я не устану вообще, с ним – никогда...
И это настолько прекрасно, что я не могу сдержать ликования, и настолько увлекаюсь, что не замечаю огромной красной волны на горизонте. До меня доходит, что она приближается, только когда начинаются мощные и низкие удары по ушам, и я пытаюсь убежать от нее, и меня почти охватывает паника.
Но вдруг он цепляется за меня, и толкает прямо в волну. Его накрывает вместе со мной, и мне еще страшнее, нас же так сильно крутит, а я могу его не удержать...
Когда воздух в легких почти кончается, нас выбрасывает на поверхность, прямиком на солнце. И тут так жарко, что становится просто невыносимо, и деваться от этого некуда, и приходится терпеть, и я терплю из последних сил, и все равно боюсь за него где-то внутри, там, где осталась маленькая частичка меня, не расплавленная солнцем.
А потом я теряю сознание. А чем же еще может оказаться долгий-долгий полет, и все сверкает, и уши лопаются от барабанного боя, который отдается во всем теле. Это как гонг, только во много раз сильнее.
Но я лечу, лечу, и обжигающего солнца во мне становится все меньше, а потом оно вдруг заполняет меня без остатка, целиком, и даже дышать, кроме этого солнца, нечем.
Вдруг я падаю, а ухватиться не за что, но меня обнимают сильные крепкие руки и держат. И я вспоминаю, что летел к нему вообще-то, и даже видел, как он улыбается, но я не долетел, мое сознание предательски свалило куда-то в самый неподходящий момент.
Горячо, мокро и слишком жарко. Чтобы хоть немного подышать, я откидываюсь на спину, и простыня обжигает холодом.
О чёрт... Чёрт, я же даже не помню, как он... Провожу ладонью по животу. Он мокрый. Да я весь мокрый, это может быть мой пот, его, что угодно! Мне было так офигенно, я вообще ничего не соображал, боже, затраханный эгоистичный Снейк, тупой идиот!
- Дима, Дима, Дима... Ты чего?
Его обеспокоенный севший голос, его руки обнимают меня, разворачивают на бок и утыкают носом в шею. Он сейчас везде: вокруг меня, снаружи, внутри, в моих волосах, в моей голове. Теплый сильный Самойлов. Такой, как и всегда. Такой, с каким я бы никогда так не потупил. Но он был так расстроен, беззащитен, подавлен и так... пьян... Ему же было это необходимо!
- Вадь... Прости, Вадим...
Теперь он смотрит мне в глаза своим всепроникающим теплым взглядом, и, кажется, насквозь видит мой испуг. Но его пальцы пробегаются по затылку, и все переживания отходят куда-то на второй план.
- Все хорошо. Успокойся.
Ухмыляется, но как-то по-доброму.
- Кстати, ты кричал.
Он улыбается, а я краснею. Вот ведь напыщенный индюк! Нашел, что вспомнить.
- А ты?
- А я... Наверное, тоже... Не помню.
Теперь он уже смеется, и мне хочется заехать кулаком ему в грудь.
- Да ладно тебе, Дим! Ну правда не помню! Я в такие моменты себя не слышу. Не до того, знаешь ли.
- Ладно. Тогда я тебя не ненавижу.
- Договорились.
Он отпускает меня и с довольным видом вытягивается на кровати.
Наверное, теперь уже можно сказать, как это было замечательно и восхитительно, и как мне понравилось, и что такое больше не повторится, если мы только снова не возьмемся нажираться до свинячьего хрюканья вдвоем, потому что тогда я не уверен за адекватность реакций моего тела, ведь есть же такая штука – мышечная память...
Я уже открываю рот, чтобы выпалить весь этот бред, и поворачиваю голову к Вадиму. К обнаженному Вадиму с уже высохшей кожей и все еще влажными волосами, который лежит на спине на смятой простыни с руками под головой и спит самым крепким сном, какой я только видел.
Вздыхаю и накрываю его одеялом. А язык мне наверное и правда стоит прикусить. Тем более, за окном уже светает, тем более, мне вроде завтра куда-то надо было, тем более, что сегодня я смогу заснуть под размеренное дыхание этого кудрявого засранца.
Твою мать, башка просто раскалывается. Твою мать, где сигареты?! Я срочно хочу курить. Немедленно. Я требую мои сигареты сюда сейчас же. Двенадцать часов дня?! Твою мать! Мне же через час быть на другом конце Москвы!
- Судя по мату, Дима проснулся.
Какая сука так орет прямо в ухо с утра пораньше?!
А, это Вадим. Стоит ровно, весь чистый, вымытый, улыбающийся и чувствующий себя абсолютно прекрасно. Как же я его ненавижу...
- Вадим, ты не мог бы... заткнуться.
Вообще-то я хотел попросить чего-нибудь лечебного. Усмехаюсь. Прости, Вадим, я сейчас слишком не в состоянии.
Он дает мне какой-то стакан и пачку сигарет. Вот это совсем другое дело! В стакане какая-то мутная фигня, и плавает в ней тоже какая-то фигня, ну и фиг с ней, лишь бы помогло.
Выпиваю все залпом. Ой, мамочки, как же я, оказывается, пить-то хочу.
Так, теперь сигареты. В голове вроде что-то прояснилось. Что-то вроде сумасшедшей ночи, где я вовсю трахаю Вадима. Что-то вроде этого. Мне уже хочется биться головой об стену. А он ведь еще ничего не сказал...
Так, надо быстренько найти свою одежду и сматываться. Чёрт с ней, со встречей. В душ я схожу дома. Утоплюсь тоже дома. Прямо в душе. Или нет, даже в раковине, когда буду чистить зубы.
Он сидит на кровати и молча наблюдает за моими сборами. Да, Вадим, это больше всего напоминает побег, ты прав.
Натягиваю штаны и сажусь рядом. Чёрт с ним, пусть хоть убьет. Просто я действительно не знаю, что говорить.
Но он просто отбирает у меня сигарету и затягивается. И мы вместе смотрим на японское панно на стене. Девушка, сакура, зонтики. Совершенно стандартная картинка. Никогда бы такое не купил.
- Мне оно тоже не нравится.
Выпускает дым, щурится, кивает на картину.
- Жена привезла. Из очередного отпуска.
- И оно висит здесь, потому что нравится ей?
- Да, - пожимает плечами. Потом опускает глаза и слегка разворачивается ко мне.
- Дим...
- Что?
Ну вот. Сейчас оно и начнется. Вздыхаю и произношу уже увереннее.
- Что?
Сигарета дымится в его пальцах. В его шершавых пальцах, которые расцарапали мою спину.
Он резко вдыхает и поднимает глаза.
- Дим, все классно было. Такого со мной никогда не происходило, конечно, но было классно. Дима, ты только пожалуйста...
Он чуть наклоняет голову на бок и смотрит по-другому. Замолкает на секунду. Да говори ты уже, у меня и так башка отваливается от напряжения!
- Пожалуйста, не уходи никуда. Ладно? Мы столько лет дружили, столько вместе сделали... Ты мне очень дорог, и я не хочу вот так разрушить все в один момент из-за какой-то... Из-за одной ночи. Я правда этого хотел. Ну бывают такие моменты, когда надо. Но жизнь же продолжается! Оно было и прошло, а мы остались...
Он говорит что-то еще, но я толком не слышу. Я приеду домой и утоплюсь. Я чуть было не сбежал отсюда. Идиот. Какой же я идиот, господи, Вадим, да зачем я тебе такой нужен.
- Дима, ты меня слышишь?
- Да.
Почти шепотом.
- Да.
Теперь хрипло. Чёрт!
- Да, Вадь, слышу. Так что, говоришь, панно тебе не нравится?
Он оторопело смотрит на меня, а потом понимающе хмыкает, затягивается и выпускает дым мне в подбородок. Так интимно, так похоже на поцелуй...
- И отдай сюда мою сигарету! Ты знаешь, как хреново человеку с похмелья и после бурной ночи?! По глазам вижу, что знаешь... Но все равно отдай!
Затягиваюсь и откидываюсь на кровать. На спину. Ха-ха, чёрт, башка больше не болит, и жизнь продолжается. И будь я проклят, если не напишу об этом песню! Будь я проклят, если еще раз посмотрю на задницу Самойлова так, как сейчас. Чтоб я сдох...
- Мы завтракать-то будем, не?
|