Автор: Ира Н. Название: «На языке». Дисклеймер: ooc персонажей. Фандом: Глеб Самойлов, Вадим Самойлов. Комментарии: «Я хотел, чтобы было красиво, хоть и выглядит скверно». :) Музыка: Дея Торис - Сумасшедший, Deftones – Lucky You.
Я никого не продал. Не предал то, что любил. Прости – как я бы простил,- Я просто плохо играл. --------
Свет за окном померк так быстро, что Глеб не успел заметить и без того едва уловимую обычно грань между мягким вечерним полусумраком и до густоты вязкой, кромешной тьмой – просто воздух вдруг застыл непроницаемым слоем, за которым стало невозможным ничего разглядеть. Часы на запястье показывали всего одиннадцать вечера, а неброский настенный циферблат, задавая идеальный ритм мерным тиканьем стрелок – единственным звуком в этой выстуженной влажным сквозняком кухне – ушел от них уже на три минуты вперед. Итак, пора.
Глеб небрежно смял сигарету о стеклянное дно пепельницы и, секунду поколебавшись, достал из морозильника уже початую пару дней назад бутылку; её содержимое словно заиндевело, стало более густым и тягучим. Первым же глотком ледяная водка обожгла горло и отозвалась привычным жарким огнём в животе. Поморщившись от подобного контраста, Глеб, снова поднося студёное горлышко к губам, неожиданно передумал и, сделав шаг в сторону, наклонил чуть брезгливо и без того наполовину пустую бутылку над раковиной, с легким оттенком удовлетворения на лице наблюдая, как резко пахнущая жидкость исчезает в водопроводном сливе. Для алкоголя сегодняшний вечер был явно неподходящим.
Он задержался на секунду у дверей, окидывая себя отчасти критическим и отчасти безразличным взглядом – из большого зеркала с трещиной в правом верхнем углу на него смотрел усталым, но по-прежнему холодным и твердым взглядом внешне изрядно потрепанный мужчина в измятой рубашке, с беспорядочно торчащими в разные стороны волосами, залегшими под глазами глубокими темными кругами, и губами, пересохшими и потрескавшимися. Встретить в таком виде мента,- подумалось вдруг ему,- и на всех сегодняшних планах можно смело ставить крест. А он и так ждал слишком долго, оттягивая столь необходимую встречу так далеко, как это только представлялось возможным.
Казалось, что со временем все проблемы разрешатся сами собой, а сказанные в резком порыве жестокие слова забудутся и перестанут хоть что-либо значить. Становилось очевидным, что рано или поздно этот скандал должен был произойти, но перед его глазами до сих пор стояло бледное, ошеломленное лицо брата; в те минуты Глеб прекрасно знал, насколько тому горько и больно слышать подобное, знал, что режет его прямо по сердцу хотя бы тем, что оба они понимали совершенно ясно – он так и не произнес ни единого слова лжи. Это была неприглядная, злая правда, и в какой-то момент ему казалось даже, что сейчас Вадим ударит его по лицу, но старший брат, с неприкрытой болью, пристально глядящий в его глаза, не сделал абсолютно ничего и ничего не сказал, не тронувшись со своего места даже тогда, когда с грохотом захлопнулась за Глебом входная дверь. Но Глеб не чувствовал себя виноватым ни секунды – если за ним и стояла какая-то вина, то она заключалась лишь в том, что однажды он посмел сказать чистую правду. Но, несмотря на осознание собственной правоты и трижды трахнутую принципиальность, тянуть так дальше было невыносимо. Тоска с каждым днём заполняла его всё глубже, вставая комом в горле, отдавалась исступленной болью в каждом нерве, прорастала во внутренностях ядовитыми корнями и душила, душила каждую ночь. Чувство одиночества еще никогда не было столь мучительным, как в эти дни. Постепенно у него вошло в привычку надолго запираться в московской квартире и напиваться до полной потери сознания, а потом, согнувшись в дикой судороге, краем измученного мозга представлять, что его рвёт не чем иным, как собственной болью и отчаянием. И от того – удивительно – становилось чуть легче, а ощущение безысходности заменялось отвращением к допущенной слабости и к самому себе, снова посмевшему себя жалеть. Эти мысли отрезвляли, поднимали на ноги и наполняли всё его существо злой, холодной решимостью спокойно жить дальше, но рано или поздно Глебу в очередной раз приходилось смиряться с осознанием того, что жизнь без Вадима – самого близкого, незаменимого, родного человека – окончательно зашла в тупик. Он всегда стремился к определенной автономности, неограниченной свободе, и накопившиеся на сердце горькие упреки за все годы под «крылышком» у старшего брата – подумать только: ни шагу в сторону – привели к единственно возможному исходу, но теперь, когда Глеб, казалось бы, добился, чего хотел, оказалось, что на самом деле нуждался он совсем в ином. Столь вожделенная когда-то независимость теперь ломала похуже любого героина – а уж он-то мог позволить себе это сравнение. И ни одна блядь, пусть даже и вкупе с пресловутыми «высокими чувствами», никакая дурь не помогла вычеркнуть брата из его жизни. Это было совсем не той свободой, какую он так стремился получить, но о которой по-прежнему врал с натянутой на лице маской уверенности в каждом очередном интервью.
Перед выходом из подъезда Глеб снова остановился, пытаясь нашарить привычные мальборо в нагрудном кармане рубашки. Когда он извлек, наконец, пачку – уже изрядно помятую, - то долго и так упорно, словно от этого зависело что-то чрезвычайно важное, чиркал почти кончившейся зажигалкой, пока кончик сигареты не заалел в полумраке лестничной клетки яркой мерцающей точкой. Только тогда он, с наслаждением вдохнув терпкий дым, толкнул от себя подъездную дверь и решительно шагнул на заплёванный тротуар.
Ввиду нехватки времени, смешанной с полным безразличием, он снял квартиру по первому попавшемуся на глаза объявлению – хозяйка не удосужилась даже взглянуть на его документы, а просто взяла плату на месяц вперед, явно завышенную для такой захудалой квартиры в сомнительном районе – радовало лишь то, что до метро было всего минут десять ходу. Впрочем, всё это не волновало его ничуть: не всё ли равно, где ждать встречи?
На довольно оживленной в такое время улице поймать такси не составило особого труда – рядом с ним тут же притормозила изрядно потрепанная белая хонда, водитель которой, совсем молодой паренек, с донельзя деловым видом распахнул перед Глебом дверцу пассажирского сиденья. -Куда надо?
Самойлов назвал улицу и дом без единой заминки: для этого ему не пришлось даже опускать взгляд на замусоленный листок бумаги, на котором Хакимов, по его личной просьбе, ранее передал ему полученные сведения – Вадим Рудольфович с третьего числа этого месяца снимает однокомнатную квартиру в одном из спальных районов Петербурга – адрес, который Глеб перечел и прокрутил в голове столько раз, что тот прочно осел в его памяти, разумеется, прилагался. Всё оказалось до смешного просто.
Сидя в такси, он, скорее из простого интереса, нежели с реальной целью дозвониться, набрал номер сотового телефона. «Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети». Коротко усмехнувшись, Глеб убрал телефон в карман джинс. Ничего удивительного: Вадим всегда отключал сотовый на ночь, и он прекрасно об этом знал. И всё же приятно было осознавать, что некоторые вещи так и остались неизменными.
Через несколько минут машина заехала в темный двор, тесно забитый припаркованными как попало автомобилями, и Глеб удивленно приподнял брови: ехали они совсем недолго, значит, по необъяснимой иронии судьбы, из всего огромного города они с Вадиком выбрали квартиры, находящиеся максимально близко друг к другу. Всё это время Вадим находился буквально у него под носом. Забавно.
Домофон на подъездной двери оказался безнадежно сломан, а саму дверь, точно приглашая войти его внутрь, кто-то до упора раскрыл и прижал – видимо, для особой надежности – обломком кирпича. Рассматривая это как вполне благоприятный знак, он уверенно шагнул вперед. Несмотря на влажную, чуть терпкую духоту июньской ночи, в подъезде было достаточно зябко. Глеб не имел ни малейшего понятия об этаже, где Вадик снимал теперь квартиру, и потому просто нажал наугад на восьмерку в круглом оранжевом ободке. Сейчас, в считанных секундах до встречи, пропало почему-то всё волнение, весь страх, боязнь отторжения. Происходящее вдруг началось видеться дешевым абсурдом, и Глебу показалось даже, что сейчас кто-то должен встряхнуть его за плечи и заставить проснуться в реальный мир – мир, в котором не было этого дома, сырого, затхлого подъезда, не было цифры 8 на тускло-оранжевой кнопке, дребезжания поднимающегося лифта, и не было ни старшего брата, ни этой грёбаной по нему тоски. Но тут дверцы лифта распахнулись, и ему пришлось идти дальше.
Интуиция нисколько его не обманула – нужная квартира оказалась именно на восьмом этаже. Обитая дешевым кожзамом дверь выводила прямо на лестничную клетку, а на черной поверхности красовались чуть покосившиеся позолоченные цифры: 39. Не решаясь почему-то нажать на звонок, Глеб постучал, неуверенный даже, что этот тихий звук может кого-то разбудить. Но нет: за дверью тут же послышались шаги, и она распахнулась так решительно и быстро, что Самойлов, не успев взять себя в руки, почувствовал, как больно ёкнуло сердце, когда прямо перед ним – так близко, так невероятно близко! – появились глаза его старшего брата.
Неожиданно тёплые, они смотрели ласково и твёрдо, и Глеб вдруг невольно заметил невидимые раньше морщинки, испещрившие лицо Вадика; казалось, что со времени их последней встречи тот постарел уже на десять лет, да он и понимал смутно, что и сам выглядит в этот момент не лучше.
А Вадим только шире раскрыл дверь.
-Я ждал тебя еще вчера,- произнес он, изогнув губы в невыносимо тёплой улыбке,- ты всё-таки не хотел приходить, не так ли?
Глеб, ничего не понимая, удивленно застыл в дверях. Откуда ему знать?.. Но тут же его осенило.
-Хакимов? -Он самый,- Вадим, не дожидаясь, когда младший брат шагнет внутрь, сам слегка подтолкнул его в спину,- позвонил, узнал, где я сейчас нахожусь. Сказал, ты просил выяснить, да и я бы и сам догадался, знаешь, это было бы нетрудно. Ты и так припозднился. А он, бедолага, решил видимо, что ты сам со мной по каким-то техническим причинам не можешь связаться… забавно, правда?
Глеб не смог ничего ответить. В горле неожиданно пересохло, а все слова, всё то, что он хотел сказать и даже продумал заранее, вдруг разом куда-то исчезло. Так странно было стоять рядом и разговаривать с ним как ни в чем не бывало сейчас, после стольких месяцев разлуки. Он ожидал чего угодно: криков, яростных споров, захлопнувшейся перед носом двери, злого, ледяного равнодушия… а Вадим стоял всего в двух шагах, улыбаясь так тепло и спокойно, словно они виделись только вчера, словно бы и не было этой преграды, которую он воздвиг тогда собственной самонадеянностью и невозможным эгоизмом. Словно у них всё всегда было в полном порядке.
-У меня, кстати, тут кофе только что сварился.. будешь?- Вадим с наслаждением вдохнул густой, насыщенный запах: аромат свежесваренной арабики разлился до самого коридора, и Глеб машинально кивнул в ответ.
На кухне он чуть заторможено наблюдал за непринужденными движениями старшего брата: как тот достает две кружки, заливает в них кофе, отсыпает ровно две ложки сахара в одну чашку и полторы – в другую, заполняет оставшееся пространство молоком, ставит кружки на стол.
-Вадик, я…- он тщетно попытался подобрать слова, собрать в одну кучу мысли, но Вадим остановил его движением руки. -Заткнись. -Я идиот, послушай, и был полным мудаком, и повёл себя, как последняя свинья, я… -Я сказал, заткнись,- Вадим поморщился недовольно, но тут же улыбнулся, и Глеб с удивлением заметил плясавшие в его глазах веселые искорки,- Слушай, тут такое дело: кровать в квартире одна, спать на пол я тебя не пущу: сквозняки, знаешь ли, а ты и так какой-то весь зелененький и хиленький – с воспалением лёгких опять загремишь, что я маме скажу? - так что баиньки придётся, как в детстве – на одной кроватке и в обнимку. Ты же не против?
Глеб медленно покачал головой, поднял на брата взгляд и, не в силах сдержать так и распиравшую его изнутри благодарность за такое великое понимание и нежность – такое непривычное ему чувство,- быстро шагнул вперед и порывисто обнял его за плечи. Почувствовав, как тот вздрогнул от лёгкой неожиданности под его руками и тепло обнял его в ответ, он не выдержал и, по-прежнему не выпуская Вадика из крепких объятий, счастливо, словно с сердца вдруг упал тяжелый камень, расхохотался, слыша, как старший брат с таким же облегчением радостно смеется ему в ответ.
И тогда, смеясь над самими собой, они оба вдруг подумали, что это, наверное, были первые искренние улыбки на их лицах за много-много последних дней.